где вместо наступления используется просачивание, где победа достигается распылением и истощением сил противника, а не его уничтожением. Она требует новой стратегии и тактики, специальных сил и форм боевых действий».
Ни того, ни другого новая Россия не имела; а ведь ею был накоплен колоссальный опыт такого рода, особенно в ХХ веке. Однако задействовать его она не сумела по причинам, большая часть которых, как это ни покажется странным, лежит в сфере не военной, а идеологической и психологической. В самом деле, смешно и грустно читать такие вот, например, сентенции журналистов: «Да, можно говорить, что к 1859 году, к моменту пленения Шамиля на Северном Кавказе содержалась четверть российской армии и почти половина ее кавалерии и артиллерии, и это факт. Но можно также поговорить и о том, что Советскую власть на всем Кавказе от Ставрополья до Баку устанавливали не более 40 тысяч бойцов весьма относительно регулярной Красной армии плюс, естественно, «пятая» колонна русского большевизма в лице местных сторонников борьбы против эксплуатации человека человеком и за воссоединение с Россией».
Неужели автор этого поучения на страницах «Независимой газеты» не понимает, что путь к использованию опыта действий Красной армии и Советского правительства в 1920-е, как и в 1940-е годы был наглухо перекрыт вследствие обвального разгрома всего этого периода в жизни страны перестроeчной пропагандой? И что сама по себе беспощадная к человеку и пренебрежительная ко всей исторической жизни России либеральная идеология, которой эта пропаганда расчищала путь, не имеет и доли той способности порождать «пятую колонну» стремящихся к России, которой обладали как царская, так и красная империи? Наконец, Красная армия в 1920-е и 1940-е годы действовала в условиях сверхблагоприятного информационно-пропагандистск ого обеспечения, тогда как в спину Российской армии именно из тыла вонзалась «тысяча ножей», именно отсюда ее обдавали потоками поношений, клеветы и глумливого презрения. И это — тогда, когда ей приходилось действовать почти наощупь в условиях, в которых еще не находилась ни одна армия в мире.
Одновременно все отчетливее обозначалась еще одна и, пожалуй, самая зловещая черта этой новой войны: практическое перемешивание боевиков с массой гражданского населения. В той или иной мере присущее любой партизанской войне, здесь оно приобрело совершенно исключительные масштабы — не в последнюю очередь в силу того, что у Российской армии в условиях войны, так и не получившей соответствующего юридического определения, были связаны руки и она не могла вести полноценную проверку жилищ, автотранспорта, документов. Как показал позже один из радиоперехватов, у боевиков возникло даже особое понятие — «положение номер два», под которым подразумевался переход на подпольное положение, с оседанием в населенных пунктах, притом по преимуществу «зачищенных». Уже в апреле-мае 1995 года началось просачивание мелких групп боевиков даже в Грозный и Гудермес под видом беженцев, возвращающихся к своим очагам. О селах и говорить не приходится.
Там же, где зачистки еще не проводились, такое смешение боевиков с гражданским населением, в подобных масштабах не отмечавшееся до сих пор ни в одной из известных партизанских войн, означало, что последнее цинично используется как прикрытие. Но и не только: неизбежное в такой ситуации увеличение числа жертв среди мирного населения позволяло на полную мощь раскручивать маховик информационно- психологической войны против армии.
Эталоном совокупных действий такого рода до сих пор остаются события, развернувшиеся в апреле 1995 года в селе Самашки, и последовавшая за ними оголтелая антиармейская пропаганда.
Занявшая в целом более трех суток, операция по взятию Самашек завершилась 8 апреля после многочасового боя. Три населенных пункта, где дислоцировались крупные силы НВФ — Самашки, Давыденко и Новый Шарой, были полностью очищены от боевиков [1193]. Согласно этим же данным, операция против боевиков началась лишь после того, как из населенных пунктов эвакуировались 450 мирных жителей, в основном женщины и дети. Выход им был разрешен после того, как 7 апреля боевики отвергли предъявленный им ультиматум о сдаче оружия и стало ясно, что бой неизбежен. Тем не менее, несмотря на выход гражданского населения, тяжелая артиллерия при взятии Самашек не применялась и наступающих поддерживали лишь 9 танков. При этом жестокость боя, обнаружение в селе 30 укрепленных пунктов, кинжальный огонь обороняющихся — все говорило о том, что в Самашках действовали профессионалы, а не отчаявшиеся крестьяне, вооруженные чем попало, как станут твердить пресса и правозащитники, впрочем, доходившие даже до отрицания самого факта боя и утверждавшие, что имела место карательная операция, по жестокости сравнимая с Хатынью и Сонгми.
Для расследования обстоятельств дела в Самашки прибыла специальная парламентская комиссия по Чечне во главе с С. Говорухиным, которая подтвердила, что при штурме само село не подвергалось ни бомбардировке, ни артиллерийскому обстрелу. Огонь велся только по прилегающим зеленым массивам, а из 700 домов в Самашках разрушено 50, но не 200, как утверждали местные жители и «Мемориал». Однако эти, последние, показания лично у меня вызывают большие сомнения, так как на слушаниях в Госдуме 29 мая я сама была свидетелем довольно нелепой сцены, когда группа женщин из Самашек, присутствовавшая на слушаниях по итогам работы комиссии Говорухина, внезапно заявила о нескольких десятках детей, будто бы повешенных федералами. Этим заявлением они необычайно смутили депутатов Ковалева и Шабада, ибо в той записи, которая была сделана «Мемориалом» по горячим следам событий, ни о чем подобном не говорилось.
Однако невозможно представить, чтобы жители села тогда забыли — или не заметили — такую «мелочь», как повешенные дети, тем более же десятки их. А потому возникает законное недоверие и к другим подобным свидетельствам. Тем не менее, в Самашках и впрямь произошло что-то странное и действительно погибли мирные жители, в силу чего комиссия пришла к выводу о необходимости продолжить расследование.
На сегодняшний день два факта, по крайней мере, можно считать бесспорными. Первый — это то, что Самашки вовсе не представляли собой идиллическое поселение мирных пейзан, на которых вдруг обрушились «русские варвары». По данным разведки, колонну, которая должна была проследовать через Самашки к Грозному, поджидали здесь не менее 600 хорошо вооруженных боевиков. Во дворах и палисадниках были оборудованы огневые точки, на окраинах — окопы и минные поля, и, по всем признакам, тому, чтобы «не пропустить русских в село», являвшееся опорным для тейпа Джохара Дудаева, придавалось особое значение. Упорно отказывались обеспечить сдачу оружия и старейшины. Тогда для выхода мирного населения был предоставлен коридор, и лишь когда поток беженцев стал иссякать, начался штурм Самашек. Сегодня, с учетом того, что известно из опыта уже двух войн, есть все основания предположить, что часть населения была насильно задержана боевиками в селе — такое практиковалось ими нередко.
Тяжелый бой, в ходе которого с российской стороны погибли 26 и были ранены 90 человек, продолжался почти сутки. В плен было взято около 120 боевиков, погибли около 100. Кроме того, было подбито два российских танка и три бронетранспортера — многовато для «мирного селения», каковым, вопреки всякой очевидности, продолжали именовать Самашки правозащитники из «Мемориала», депутаты Ковалев и Шабaд, психолог Китаев-Смык и многие другие. Само это упорство достаточно говорило о том, что их интересует не истина, а именно возможность использовать некоторые странные, зловещие и до сих пор не проясненные обстоятельства событий в Самашках для раздувания антиармейской кампании. Обстоятельства же такие были; и речь идет о необыкновенной жестокости зачисток, проведенных на ряде улиц, где дома обстреливали из БТРов, забрасывали подвалы и пристройки гранатами, а затем поджигали их из гранатометов. Большую группу задержанных мужчин в возрасте от 15 до 73 лет увезли в неизвестном направлении.
Российские участники штурма категорически отрицают свою причастность к этим действиям [1194], чеченцы же утверждают, что в селе работало некое спецподразделение. Уточнить они ничего не могут, они видели лишь людей славянской внешности, одетых в российскую форму, и в этой связи высказывалось даже предположение, что это могли быть украинцы из УНА-УНСО [1195], а также русские перебежчики. Однако нельзя вполне исключать и жестокости российского ОМОНа — ведь сам Александр Березовский в другом месте говорит о «КАМАЗах, полных мальчишескими трупами», которые он видел своими глазами, об МЧСовских рвах, в которых погребались тысячи тел, и вряд ли все эти убитые были боевиками.
Не исключен также вариант провокационного, предательского приказа из российских «верхов», на мысль о чем наводит повторяемость подобных ситуаций, при полной невозможности отыскать концы, а также необъяснимая снисходительность, которую порой проявляла военная прокуратура, столь бдительная
