Папский легат, кардинал Петер Капуанский тем временем собрал в Дижоне ассамблею французского духовенства, перед которой зачитал папскую буллу, призывающую к новой крестовой экспедиции на Восток. Посланец-прелат получил сведения о том, что Филиппу-Августу не дает заключить перемирие с англичанами коалиция французских аристократов, приверженцев короля Ричарда. Среди них находились влиятельные вельможи — графы Бодуэн Фландрский и Луи Блуа, а также графы Болоньи и Тулузы. Тогда Петер встретился с Ричардом в Нормандии. Король настаивал на том, что он продолжает воевать лишь для того, чтобы вернуть вероломно захваченные в его отсутствие Филиппом земли. А ведь он участвовал в это время в Третьем крестовом походе. В своем пленении в Германии он тоже усматривал руку Филиппа, а папу при этом обвинил в том, что тот не защитил его как крестоносца, имеющего перед церковью значительные заслуги. Но, в конце концов, монарх уступил доводам кардинала и согласился с тем, что дело освобождения Иерусалима для христианского мира очень важно, а борьбу за внутренние интересы можно и отложить. Тем более что война с Филиппом на французской земле и так затянулась. Войска Ричарда брали верх над противником, нанося одно поражение за другим. Новые владения английского короля все расширялись, так что даже Париж стоял перед угрозой оказаться в кольце земель англичан и их союзников…
В начале 1199 года мирный договор все же подписали. Филипп вынужден был пойти на огромные уступки, в надежде, что придут и для Франции лучшие времена. А Ричард, едва заключив мир с Филиппом, пошел войной на своего вассала, виконта Лиможского Адемара. Король соблазнился возможностью легкого обогащения. В народе передавали слухи о том, что виконт похитил изрядную часть сокровищ покойного Генриха II, и хранятся они в замке Шалю. Но, видимо, верна пословица о том, что жадность губит… Во время осады замка пущенная со стены стрела ранила Ричарда в руку. Есть основания полагать, что наконечник был с ядом — войны на Востоке научили европейских солдат многим коварным приемам. Вот что рассказывает хроника:
«Пришел король Англии с многочисленным войском и осадил замок Шалю, в котором, как он думал, было скрыто сокровище… Когда он вместе с Меркадье (один из военачальников английского войска) обходил стены, отыскивая, откуда удобнее произвести нападение, простой арбалетчик по имени Бертран де Гудрун пустил из замка стрелу и, пронзив королю руку, ранил его неизлечимой раной. Король, не медля ни минуты, вскочил на коня и, поскакав в свое жилище, велел Меркадье и всему войску атаковать замок, пока им не овладеют… А когда замок был взят, велел король повесить всех защитников, кроме того, кто его ранил. Ему, очевидно, он готовил позорнейшую смерть, если бы выздоровел. Ричард вверил себя рукам врача, служившего у Меркадье, но при первой попытке извлечь железо тот вытащил только деревянную стрелу, а острие осталось в руке; оно вышло только при случайном ударе по руке короля. Однако король плохо верил в свое выздоровление, а потому счел нужным объявить свое завещание… Он велел привести к себе Бертрана, который его ранил, и сказал ему: „Какое зло сделал я тебе, что ты меня убил?“ Тот ответил: „Ты умертвил своей рукой моего отца и двух братьев, а теперь хотел убить меня. Мсти, как хочешь. Я охотно перенесу все мучения, раз умираешь ты“. Тогда король велел отпустить его, говоря: „Смерть мою тебе прощаю…“»
Так для французского Филиппа-Августа действительно неожиданно наступили лучшие времена, и гораздо раньше, чем он рассчитывал. Нелепая смерть подстерегла его врага — короля-рыцаря. Впрочем, логичных смертей на войне не бывает. А эта вполне вписывалась в витиеватый сюжет рыцарского романа, который назывался жизнью жестокого и великодушного, горячего и неустрашимого монарха Ричарда с романтичным прозвищем Львиное Сердце. Закончилась она клубком парадоксов — похоронить себя король велел в ногах отца, с которым тоже долго воевал, а родную Англию завещал брату Иоанну, при жизни неоднократно его предававшему…
Любопытно, что легендарный король и бесстрашный воин писал стихи, может, конечно, не так талантливо, как умел воевать. Из написанного им мало что сохранилось. Вот строки, сложенные Ричардом в германском заточении:
Итак, накануне начала XIII столетия враждующие государства заключили перемирие на пять лет. Однако скоропостижная кончина Ричарда подняла воинственный дух Филиппа-Августа, который не мог смириться с утратой своих земель, и он вновь начал войну уже с другим английским государем, Иоанном.
Это служило не единственной причиной, из-за которой намеченный папой поход все откладывался. Еще не были даже скомплектованы основные боевые отряды. Да, собственно, на какие средства? Главной движущей силой все никак не начинающегося похода оставались лишь послания Иннокентия к духовенству и светским властителям. Так как должного отклика они не находили, папа придумал хитроумную комбинацию для финансирования экспедиции. Он обложил самого себя, кардиналов и прочих римских священников налогом в размере десятой части доходов. Всему остальному духовенству апостольской властью было предписано предоставить для обеспечения крестового похода на следующий год сороковую часть прибыли. Послабление давалось лишь картезианцам, цистерцианцам и некоторым другим религиозным орденам. У них изымалась только пятидесятая доля. Все архиепископы доводили указания первосвященника до епископов своей области. Те, в свою очередь, собирали подчиненное им духовенство и «радовали» их высочайшим вердиктом. Даже в каждой приходской церкви папа распорядился поставить ящик для пожертвований верующих. В зависимости от величины вклада обещалась и широта папской индульгенции.
Иннокентий, конечно, понимал, что священники вряд ли с энтузиазмом воспримут посягательства на их доходы, и подчеркивал исключительный и временный характер нового налога. Тем не менее почти везде он встречал скрытое сопротивление. Папа вынужден был напоминать французским клирикам об их собственных обещаниях папскому легату пожертвовать тридцатую часть своих доходов, в то время как они не собрали даже и предписанной им сороковой части. Посланные из Рима наблюдатели за сбором налога действовали своевольно и вызывали подозрение, что часть средств может быть присвоена. Монах бенедиктинского монастыря в Сент-Олбансе (Херефордшир), один из известных хронистов английского Средневековья, Матфей Парижский, говоря об этом налоге, вообще называл его чрезмерным и неугодным Богу. Цистерцианцы квалифицировали налоговые предписания папы как преследование ордена…
В итоге оказалось даже невозможным определить, сколько денег на самом деле собрали в тех или иных местах и какая часть их оказалась в казне подготавливаемого похода. И это касалось лишь духовенства, которое все-таки подчинялось папскому Риму. Налог на монархов и знать тоже не встретил с их стороны большого энтузиазма. В середине 1201 года кардинал-епископ Остии Октавиан, который в качестве папского легата сменил кардинала Петера Капуанского, сумел добиться от королей Англии и Франции Иоанна и Филиппа-Августа согласия пожертвовать сороковую часть доходов от своих владений и земель их вассалов. Но они поставили условие, что собирать деньги и решать, как их применить, будут сами. Сколько средств было ими собрано и что на самом деле досталось крестоносцам, неизвестно до сих пор…
Папа, однако, был настойчив и изобретателен в достижении своей цели. Через своего легата он поручил пропагандировать в народе крестовый поход во Франции простому приходскому священнику Фульку из городка Нельи под Парижем. Малоизвестный до той поры священник оказался настолько красноречив и убедителен в своих проповедях, что собрал в крестовый поход людей больше, чем кто бы то ни было. Есть
