«Наши гнали и убивали сарацин до самого Храма Соломонова…»
Первый крестовый поход
1095–1099
Начало
«Не было подобного… варвара или эллина во всей ромейской земле — вид его вызывал восхищение, а слухи о нем — ужас. Но опишу детально вид варвара. Он был такого большого роста, что почти на локоть возвышался над самыми высокими людьми, живот подтянут, бока и плечи широкие, грудь обширная, руки сильные. Его тело не было тощим, но и не имело лишней плоти, а обладало совершенными пропорциями и, можно сказать, было изваяно по канону Поликлета. У него были могучие руки, твердая походка, крепкая шея и спина. По всему телу его кожа была молочно-белой, но на лице белизна окрашивалась румянцем. Волосы у него были светлые и не ниспадали, как у других варваров, на спину — его голова не поросла буйно волосами, а была острижена до ушей. Была его борода рыжей или другого цвета, я сказать не могу, ибо бритва прошлась по подбородку… лучше любой извести. Все-таки, кажется, она была рыжей. Его голубые глаза выражали волю и достоинство. Нос и ноздри… свободно выдыхали воздух: его ноздри соответствовали объему груди, а широкая грудь — ноздрям. Через нос природа дала выход его дыханию, с клокотанием вырывавшемуся из сердца. В этом муже было что-то приятное, но оно перебивалось общим впечатлением чего-то страшного. Весь облик… был суров и звероподобен — таким он казался благодаря своей величине и взору, и, думается мне, его смех был для других рычанием зверя. Таковы были душа и тело… гнев и любовь поднимались в его сердце, и обе страсти влекли его к битве…»
О, сладкие девичьи грезы! Слух о том, что доблестный рыцарь Боэмунд появился под стенами Константинополя, византийские красавицы передавали друг другу таинственным полушепотом. Среди тех, чье сердечко трепетало, словно птичка, попавшая в силки, была и юная византийская принцесса. Романтический образ защитника Гроба Господня столь крепко запечатлелся в ее душе, что спустя многие года, описывая его в своей книге, она не упустит ни единой детали…
Впрочем, этот замечательный персонаж был всегда любим романистами и историками. Нормандец Боэмунд Тарентский, сын Роберта Гвискара, в одночасье захватившего когда-то Сицилию, потомок викингов, чьи дерзкие налеты двумя веками раньше повергали в трепет всю Европу, он был под стать своим пращурам. Искатель приключений, отважный и жестокий, хитрый и непоколебимый духом; многие полагали и полагают, что он отправился в священный поход отнюдь не из-за природного благочестия. Впрочем, как бы то ни было, его противоречивые качества не раз окажут крестоносцам неоценимую службу. Так произошло и здесь, в Константинополе. Забыв о том, как его неустрашимый отец совсем недавно враждовал с Византией, Боэмунд без тени сомнения согласился принести императору Алексею вассальную клятву. Его товарищи по походу колебались в принятии этого решения — ведь давший клятву верности навсегда становится «человеком» своего сеньора, а это вовсе не входило в планы честолюбивых французов. Кроме того, каждый из предводителей похода уже давал клятву своему сюзерену, позже подкрепленную обетом крестоносца. Но Боэмунду подобные «высокие отношения» никогда не казались существенным препятствием. В конце концов, худой мир всегда лучше доброй ссоры — а император, как ни крути, был весьма могущественным союзником. Кроме того, Алексей располагал весьма надежным средством воздействия — в любой момент он мог сомкнуть на шее крестоносного войска «железную руку голода», прекратив поставки провизии…
Сам правитель Византии пребывал от происходящего в состоянии тихого ужаса. «До императора дошел слух о приближении бесчисленного войска франков, — пишет Анна. — Он боялся их прихода, зная неудержимость натиска, неустойчивость и непостоянство нрава и все прочее, что свойственно природе кельтов и неизбежно из нее вытекает: алчные до денег, они под любым предлогом легко нарушают свои же договоры. Алексей непрестанно повторял это и никогда не ошибался. Однако действительность оказалась гораздо серьезней и страшней передаваемых слухов. Ибо весь Запад, все племена варваров, сколько их есть по ту сторону Адриатики вплоть до Геркулесовых столбов, все вместе стали переселяться в Азию, они двинулись в путь целыми семьями и прошли через всю Европу».
С того времени, когда все присутствовавшие на Клермонском соборе поклялись освободить Иерусалим, до начала кампании прошел почти год. Папа Урбан II лично наблюдал за приготовлениями, обсуждая детали с Адемаром Монтейским, которого назначил своим легатом в армии крестоносцев, да с Раймундом де Сен-Жилль, графом Тулузы, самым богатым из сеньоров, участвовавших в крестовом походе. Его он видел военным руководителем всего предприятия. В желающих приобщиться к богоугодному делу недостатка не было, но Урбан все же посетил многие французские провинции. Адемар Монтейский произнес в одной из речей: «Никто из вас не сможет спастись, ежели не будет почитать бедных и помогать им. Ведь они каждодневно должны возносить молитвы Господу за ваши грехи». В ответ на это Раймунд Сен-Жилль клятвенно пообещал оплатить из собственной казны издержки неимущих крестоносцев.
Соборы в Руане, Анжере, Type и Ниме поставили под знамена тысячи новых бойцов. Епископы без устали освящали кресты и оружие, а сами «воины Христовы» украшали свою одежду красными крестами из шелка или шерсти. Звание крестоносца было для них отрадно — ведь, как нам уже известно, им отпускались все прегрешения; церковь принимала под свое покровительство их семейства и имущество; они освобождались от податей и от преследования кредиторов во все продолжение похода. Он же обещал быть непривычно долгим — как правило, до того военная служба ограничивалась сроком в 40 дней, по истечении которых воин покидал поле боя. Городскому ополчению и вовсе запрещалось отходить от родных стен на расстояние, превышающее дневной переход. А тут — далекий сказочный Восток, о котором в те времена ходили легенды… Мужчины и женщины, безусые юнцы и седобородые старцы — всех равно манила зеленая ложбина меж холмов, по стенам которой раскинулся древний город Иерусалим. В нем начиналась их Вера. Там Золотые ворота, через которые вошел в город Спаситель… Там священное место, где находился Гроб Господень. Здесь оплакивали Иисуса жены-мироносицы, когда ангел, сошедший с небес, сказал им: «Что вы ищете живого среди мертвых? Его нет здесь…»
Отныне — и во веки веков — земля эта не будет принадлежать неверным! Эта мысль, словно яркий луч, пронзила серую пелену, многие годы застилавшую глаза и сердца христиан, измученных безысходной тоской по истинной вере — ясной и чистой, как небо над Иерусалимом…
«Рвение к пилигримству разгорелось повсюду; это сделалось единственным стремлением, единственным предметом интереса и честолюбия, — так описывает происходящее в своей „Истории Крестовых походов“ французский исследователь Жозе Мишо. — Желание посетить святые места и завоевать Восток превратилось во всеобщую страсть. Земли начали продаваться по низкой цене; ремесленники, купцы и земледельцы охладели к своим обычным занятиям и сделались безучастными ко всему, кроме крестового похода. Даже монастыри оказались не властны удержать в своих стенах их суровых обитателей; клятва жить и умереть в уединении должна была уступить силе влечения в дальние области. И странное явление! Даже воры и разбойники выползли на свет Божий из своих скрытых притонов и вымаливали счастье принять крест и идти искупить свои преступления в бою с врагами Иисуса Христа. Восторженное настроение крестоносцев, начавшееся во Франции, перешло оттуда в Англию, Германию, Италию и Испанию; под знаменем Креста различные западные народы слились в одном общем стремлении. Для народов, как и для отдельных личностей, не стало земли более желанной, чем Палестина; не представлялось более славного подвига, чем крестовый поход; не утешала иная надежда, кроме освобождения Иерусалима.
В первые весенние дни 1096 года внезапно и повсеместно разгорелся порыв выступить в поход; ничто более не могло сдерживать благочестивого рвения крестоносцев.
Все звания, возрасты и сословия смешались под знаменем Креста. Дороги были усеяны отрядами, из среды которых то тут, то там раздавался возглас „Этого хочет Бог!“, слышались звуки труб и литавр и пение гимнов и псалмов. Целые семьи, забрав с собой провизию, утварь и мебель, пускались в Палестину, предавая себя провидению Того, Кто питает птиц небесных. Деревенские дети, встречая на пути город или замок, спрашивали в своем простодушном неведении: не это ли Иерусалим?»
Итак, в Святую землю двинулась стотысячная объединенная армия крестоносцев. Каждый барон
