Капитан 'Старой черепахи'

Никитин любил быструю езду. Ощущение скоро­сти, прохладный воздух, равномерное покачивание, урчание мотора — все это успокаивало и давало возможность полузакрыть глаза и дремать.

Репьев частенько ездил с Никитиным, но отнюдь не разделял его любви к быстрой езде, особенно ночью.

Крупные капли дождя ударялись о ветровое стек­ло. Небо темное, почти черное, казалось низким, и от этого все вокруг тоже было черным, насторожен­ным.

В Люстдорф чекисты приехали за полночь. Ники­тин выслушал Кудряшева, сообщившего, что часа четыре назад он заходил к председателю поселко­вого Совета Карлу Фишеру посмотреть ожеребив­шуюся кобылу и заметил, что среди висящего во дво­ре под навесом пожарного инвентаря не хватает ломика...

— Который обронил в кустах помощник Антосова пассажира? — переспросил Никитин.

— Да шут его знает, может, совпадение... На Фи­шера такое не подумаешь,— ответил Федор и доба­вил: — Я ведь к нему в гости ходил. Думал, наш человек.

— И продолжай ходить. Он ни в коем случае не должен знать, что ты его в чем-то подозреваешь. Но гляди за ним в оба.

Потом Никитин попросил Кудряшева повторить в присутствии Репьева свой тайный план, после чего в канцелярию был вызван пограничник Вави­лов.

Днем Кудряшев, предупрежденный о приезде Ни­китина по телефону, созвал пограничников и расска­зал им о тяжком проступке Ивана Вавилова: Вави­лов признался, что в ночь, когда был убит Самсонов, он, сменившись с поста и возвращаясь в казарму, ви­дел на берегу какого-то человека, но не задержал его якобы потому, что думал, будто это кто-то из ме­стных жителей. Вероятнее всего, это был убийца Самсонова, которому удалось скрыться. Вавилова мучила совесть, и он, наконец, сам рассказал об этом, но это не смягчает его вины.

— Завтра состоится заседание Ревтрибунала,— заключил Кудряшев.

Вавилов не оправдывался и, не глядя в глаза то­варищам, сказал, что так-де ему и надо...

— Товарищ председатель сейчас с ним побесе­дует по душам! — усмехнулся дежурный, когда за Вавиловым закрылась дверь канцелярии.

«Беседа по душам» продолжалась с час, после чего Никитин и Репьев тотчас уехали.

Возвратившись в казарму, Вавилов ни с кем не обмолвился словом, а ночью бежал через выходив­ шее в сад окно.

Исчезновение его обнаружили лишь под утро. Кудряшев объявил тревогу, но поздно: дезертира и след простыл.

— Теперь нашему начальнику нагорит по первое число, — говорили бойцы.

И действительно, Кудряшев получил строгий вы­говор в приказе по Губчека. Расстроенный, сумрач­ ный, он зашел под вечер к Карлу Фишеру попить чайку и поделился своим горем.

— Ты понимаешь, Карл, как меня этот Вавилов опозорил: я ему, как себе, верил, а вот... А в чем дело-то: оказывается, этот Вавилов кулацкий сынок...

7

Рано утром Ермаков пришел в Арбузную гавань и, стоя на причале, глядел на краснофлотцев, кото­ рые, растянув на палубе «Валюты» старый парус, ре­шали сложную задачу: как положить на пять запла­ток шестую?

— Романыч! Альбатрос! Какими судьбами?

Оклик заставил Андрея вздрогнуть. Из люка ма­шинного отделения высунулся механик. Широкоску­ лое перепачканное маслом и копотью лицо его расплылось в улыбке. Опершись ладонями о края люка, Павел Иванович вскарабкался на палубу.

Ермаков перешагнул на «Валюту», и они крепко обнялись, для чего Андрею пришлось согнуться: Ли­ванов был на две головы ниже. Толстенький, брито­головый, он троекратно расцеловал приятеля и, не выпуская его руки, на миг отпрянул:

— Помолодел! Ей-ей, ты помолодел, Альбатрос! Вот не гадал свидеться! Каким ветром тебя занесло в Одессу?

— Попутным! — рассмеялся Андрей. — А где твоя прическа?

Он был рад встрече и тому, что Ливанов, по-ви­димому, ничего не слыхал о его ссоре с Ники­ тиным.

— Годы, годы!.. Полысел. Механик сокрушенно развел руками.

— А тебя где же это изукрасили?

— Где было, там нас нет, — отшутился Андрей. Краснофлотцы, узнав в Ермакове командира,

с которым вчера приходил Никитин, встали «смир­но».

— Вольно! — скомандовал Андрей и кивнул на парус: — Такую прореху надо зашивать боцман­ским швом, крепче будет.

— Неужто к нам, на «Валюту»? — восторженно воскликнул Ливанов.

— Вместе будем плавать, — ответил Андрей.— Кто у вас старший? —обратился он к рабочим, уста­ навливавшим на баке пулемет.

— Я старший, — ответил один из слесарей.

— Как ваша фамилия?

— Орехов моя фамилия.

— Когда вы, товарищ Орехов, закончите уста­новку пулемета?

— На час работы, товарищ командир!

— Добро!.. — Андрей повернулся к Ливанову.— А когда ты запустишь свою машину?

— В ночь думаем запустить.

— Надеюсь, не задержишься?

— Есть не задерживаться!

Днем Андрей перебрался на «Валюту». В малень­кой, тесной каюте он повесил барометр, взятый ко­ гда-то с «Пронзительного», и почувствовал себя так, будто все эти годы не покидал палубы...

Никитин предполагал, что «Валюта» выйдет из ремонта через сутки. На деле понадобилось еще трое, прежде чем шхуна приняла вид, подобающий военному судну.

В опустошенном интервентами складе военного порта, среди железного лома, нашелся прожектор с треснувшей тумбой и сбитым штурвальчиком вер­тикальной наводки. В умелых руках Ливанова по­ломанный аппарат стал как новенький.

Одному ему ведомыми путями Ермаков раздобыл лаг, лот[4], две бухты пенькового троса и фонарь Ратьера для скрытой сигнализации. На заседании президиума исполкома он добился, чтобы Рыбак-союз выделил из своих запасов сохранившуюся пос­ле войны парусину.

— Мой кливер треснет при первом норд-осте, а наша рыба поважнее твоей, — обрушился Ермаков на протестующего председателя Рыбаксоюза.

— Всякая рыба важна, — примиряюще сказал председатель исполкома, но все же предложил от­ дать парусину чекистам.

Больше всего пришлось повозиться с командой. Никитин ознакомился с подобранными Ермако­вым людьми и четверых потребовал заменить.

— Это же самые лихие черноморцы! — горячил­ся Ермаков. — Не вам с ними плавать, а мне.

— Поэтому мы и помогаем тебе, — переходя на «ты», сказал Никитин, •— и запомни: для того чтобы быть хорошим чекистом-пограничником, одной лихо­сти мало. Мы требуем от чекистов не только отваги и решительности, но и моральной чистоты и верно­сти. Тебе известно, что твой кандидат в сигнальщики спекулировал на Молдаванке?

— Неужели? Да ведь он сызмала моряк, рабочий.

— Э-э, батенька мой, ты, что же, полагаешь, раз рабочий, значит навек застрахован? Он деклассиро­вался, твой «старый моряк», в кустаря превратился, зажигалками торговал да чайниками с кастрюлями...

— А рулевой Вахрушев чем плох? — притихнув, спросил Андрей Романович.