Капитан 'Старой черепахи'

недавно видел один альбом, где есть ваша фотография, очень любопытная фотография—вы сняты и в профиль и в фас. Вас где снимали? Кажется, в охранном отделении Ярославского губернского жан­дармского управления, агентом коего вы состояли?

Петрюк побелел.

— Господин Карпухин... то есть, простите, това­рищ Борисов, я прошу...

— Не беспокойтесь, я не сообщу об этом альбоме ни господину Савинкову, ни товарищу Никитину. Я оказал это просто так. Не будем больше говорить на эту не интересную для вас тему. Гораздо важнее выяснить, почему ваши люди так медленно выполня­ют ваши поручения? Почему нет донесений из Первомайки и Овидиополя? Кто за ваших людей будет... убирать с дороги советских ставленников? Если вы убьете только одного-двух большевиков, то никто не поверит, что это гнев народа. Почему до сих пор Одес­ са не знает о кознях Губчека и о готовящемся новом походе Тютюнника? И когда, наконец, вы установите связи с активными сторонниками «Рабочей оппози­ции»? Это важнее, чем вы думаете...

— С коммунистами? — переспросил Петрюк, оше­ломленный всем только что услышанным. Англичанин крепко прибирает все к своим рукам...

— Вы утверждали, что представляете политиче­скую организацию, — усмехнулся часовщик, — но до сих пор не поняли, что если оппозиционеры не соглас­ны с Лениным, то, значит, дай — рано или поздно — будут согласны с нами. Я опять вынужден напомнить, что нужно выявлять и собирать все силы, которые при­годятся нам в будущем. И еще одно дело: распоряди­тесь, чтобы ваши пятерки прекратили распростране­ние фальшивых денег. Безусловно, это подрывает хо­зяйство Советов, вызывает недовольство у населения, но пусть этим занимаются помощники' Лимончика. Пусть это дело носит чисто уголовный характер.

3

С первого дня плавания для' команды «Валюты» наступила горячая пора. Не только по ночам, но и днем в трехмильной пограничной зоне прибрежных вод появлялись фелюги с косыми парусами, шаланды, дубки, моторные шхуны. Контрабандисты из Румынии, Болгарии, Турции и даже далекой Греции доставляли контрреволюционерам, бандитам и спекулянтам ору­жие, боеприпасы, вино, ткани, табак, кокаин.

Ко всему тому «Валюте» приходилось ловить не только контрабандистов: широкая морская дорога, на которой не оставалось изобличающих следов, привлекала и шпионов и диверсантов многих буржуазных разведок. Нарушители границы были опытными мо­ряками, отчаянными головорезами и иной раз усколь­ зали от пограничников, посмеиваясь над тихоходной сторожевой шхуной.

Пограничная служба оказалась беспрерывным ав­ралом, и «Валюта» была редкой гостьей в Одессе. Она заходила в порт лишь затем, чтобы наполнить пресной водой бочонки, получить паек для команды, запастись горючим и сдать в Губчека очередной «улов».

В короткие часы, когда шхуна стояла в порту, Ан­дрею некогда было помышлять о том, чтобы забе­ жать домой. Он не видел и Катюшу Попову, хотя она и работала где-то здесь же в порту? Впрочем, и луч­ ше, что они не встречаются. Зачем? Оправдываться? Просить прощения?..

Работа поглощала все время без остатка. Осень выдалась сиротская, теплая, штормы то и дело взба­ламучивали море. Каждый рейс требовал от команды «Валюты» напряжения всех сил. Плавание в районе Одессы было далеко не безопасным: во время войны на всех подходах к порту русский флот установил мно­гочисленные минные заграждения. Со своей стороны, немцы и турки также постарались набросать у рус­ских берегов несколько тысяч мин. Словом, как гово­рил Ливанов, приходилось плавать в супе, густо за­правленном клецками.

Судов для траления Черноморья Советская Рос­сия фактически не имела, планы некоторых минных заграждений пропали во время интервенции, а рас­положение вражеских минных полей и вовсе не было известно. Частенько сорванные с якорей мины выбра­сывало на берег или носило по воле волн. Несколько рыболовецких шаланд подорвались на таких бродячих минах. Не один десяток страшных рогатых шаров встретила и уничтожила и сама «Валюта».

Но не глядя на все это, Андрей был доволен сво­ей судьбой и счастлив. Да, именно счастлив. В борьбе с врагами революции он вновь обрел свое место в жиз­ни. Отчетливо понимая всю важность работы, которую делал, он испытывал большое душевное удовлет­ворение, которое приходит от сознания того, что ты выполняешь свой долг.

Одно только вызывало у Андрея чувство горечи и досады: до сих пор ни разу еще косые, просмолен­ные паруса шхуны Антоса Одноглазого не были в пре­делах досягаемости пулеметного огня «Валюты». Правда, хорошо было уже и то, что Антос остерегал­ся теперь подходить к берегу, но Андрею хотелось из­ловить контрабандиста.

Однажды на траверзе Санжейки впередсмотрящий краснофлотец Уланцев заметил косые паруса. «Ан­тос!» — обрадовался Ермаков. Однако вскоре начал оседать туман, и паруса исчезли из виду.

Ермаков перекладывал шхуну с одного галса на другой, и чуть ли не у самого берега «Валюта» едва не протаранила вынырнувшую из тумана шхуну. Увы! Оказалось, что это не одноглазый грек, а всего-навсе­ го турецкие контрабандисты. Да к тому же и везли-то они лишь десять бочонков вина.

Шхуну взяли на буксир, и «Валюта» повернула об­ратно.

Репьев находился рядом с командиром у штурва­ла. Они молчали до самого Большого Фонтана.

«Сухопутная ты душа!..» — подумал Андрей, с со­жалением глядя на помощника, которого мутила мор­ская болезнь.

А Репьев откашлялся и тихо сказал:

— По-моему, стоит сдать турок, береговому по­сту и еще раз сходить к Санжейке.

— Зачем? Одноглазого не встретим.

— А может, на двуглазого нападем.

В предложении Репьева был смысл, — суда конт­рабандистов нередко ходили парно: одно отвлекало сторожевую шхуну, а другое тем временем проскаль­зывало к берегу; Андрей сам подумал было об этом, но заупрямился.

— Штормяга идет, туман, — сдвинув брови, про­говорил он, — на скалы, чего доброго, напоремся...

На базу пришли глубокой ночью. Отпустив Репье­ва домой, Ермаков, как всегда, остался на шхуне. Обычно он засыпал немедля, едва голова касалась по­душки, но в эту ночь не мог смежить глаз. Неудача с Антосом, угрызение совести по поводу того, что не пошел вторично к Санжейке, — все это отгоняло сон.

Заложив руки за голову, Андрей смотрел на мед­ленно раскачивающийся под потолком тесной каюты фонарь и сосал пустую трубку.

«Неужто Катя встречается с Репьевым? Каков хитрец! Словом не обмолвился, что знает ее...»

Андрей не подумал даже, что, собственно, у них с помощником и не было повода говорить о Кате.

Убедившись, что ему сегодня не уснуть, Ермаков вышел на палубу.

Было раннее промозглое утро. Механик Ливанов сидел на корме и удил бычков.

— А где же, Альбатрос, твоя ласточка? — шутли­во спросил он, поглядев на летающих над бухтой птиц.

— С чего ты решил, будто она моя? — буркнул Андрей и тотчас переменил тему разговора: — Сегодня опять пойдем в рейс. Твой движок не барахлит?

Павел Иванович помрачнел и, собрав нехитрую снасть, исчез в машинном отделении.

«Наверное, она будет сегодня в порту, — опять по­думал Андрей о Кате. — Если я схожу в мастерские за вертушкой лага, то встречу ее...» Но, подумав, сразу отбросил эту идею: по таким делам полагалось посылать боцмана. А Ермаков строго соблюдал мор­ские традиции и не совал свой нос туда, куда не сле­довало вмешиваться лично командиру.

Заметив, например, на палубе какой-нибудь бес­порядок, он не ругал вахтенного, а вызывал к себе в каюту боцмана и там, как выражался Ковальчук, втирал ему скипидар.

Впервые поводом для такой «процедуры» послу­жили плохо надраенные поручни.

— Понятно, Романыч, намылю холку Фомину, — пообещал Ковальчук, выслушав замечание. — Фомин драил.