Клим впадал в уныние, поддавался чувству отчаяния, в то время как они стояли на таком важном боевом посту, на том самом кусочке земли, где начинается Родина...
Спустя сутки по возвращении Федора и Клима с ледника к Большой зарубке снова прилетел самолет. На этот раз облака не мешали летчику увидеть крохотный лагерь. Он приветственно помахал крыльями, сделал круг над площадкой «Здравствуй и прощай» и сбросил вымпел.
Федор и Клим с волнением следили, как быстро спускается белый парашютик с красным длинным флажком, пока, наконец, Потапов не подцепил его стволом автомата.
«Не забыли про нас, не забыли!» Слезы застилали глаза Климу, тугой комок подкатил к горлу, и он едва удержался, чтобы не разрыдаться.
А самолет сделал новый круг и сбросил второй, уже большой парашют с объемистым мешком. Увле каемый тяжелым грузом, парашют почему-то не успел раскрыться полностью и стремительно упал в пропасть.
— Растяпы! — злобно воскликнул стоявший у шалаша Сорокин.
Матиссен — он лежал рядом на одеяле — проводил парашют безразличным взглядом.
Потапов извлек из небольшого металлического патрончика письмо, пробежал его пазами, негромко сказал Климу:
— Пишут, чтобы мы держались до весны. На днях еще сбросят нам продуктов. В мешке — мука, кон сервы, соль, сахар и лук.
Он сказал это таким спокойным, вроде бы даже равнодушным тоном, словно они не голодали и у них не переводилось всяческой снеди.
Каждое утро все раньше и раньше начинали сверкать под лучами солнца оледенелые хребты, и все позже и позже прощалось оно с горами, уступая место луне. Правда, нередко набегали еще тучи, сыпля снежную крупу, иной раз совсем по-январски начинала реветь пурга и ветер норовил сбить с ног, но чаще, всего весь долгий день ослепительно сияло солнце, сугробы таяли и оседали чуть ли не на глазах, и все чаще грохотали в горах лавины. Холодное, удручающее зимнее безмолвие сменялось шумами пробуждения. Все казавшееся недвижимым, мертвым, оживало, оттаивало. Со склонов бежали ручьи. Пробивая себе путь, они журчали под снегом, бурливыми водопадиками бросались в пропасти и ущелья.
С каменных карнизов, совсем как с крыш домов, хрустально звенела капель. Ветви кедров-стланцев и арчи набирали живительные соки, на обнажившихся местами склонах пробились, робко зацвели первые альпийские подснежники.
Из далеких низовых долин потянулись в горы звери и птицы. У ледника целый день перекликались каменные куропатки. Из ущелья спозаранку до поздних сумерек доносилось переливчатое пение синей птицы и неугомонной оляпки. Они как бы старались перепеть и друг друга и весенние голоса горной речки. Суслики вылезали на солнцепек из многочисленных нор, становились столбиками, в упоении посвистывали. Откуда они появились так высоко в горах, где и летом-то не тают до -конца сиега, нередки студеные ветры и падают холодные туманы?!
Все кругом звенело, шумело, шуршало, отогревалось, радовалось, прихорашивалось.
Не могли нарадоваться приходу весны, ее голосам и улыбкам и Федор, и Закир, и Клим. У Клима все еще не зажили ноги. Он не мог ходить и целыми днями лежал у чума на шкуре марала.
Голоса весны растеребили Клима. Наблюдая за в говорливыми ручейками, он видел Волгу, освобожденную от ледяного панциря, ледоход и весенний разлив, слышал треск распускающихся почек на березах и кленах, пенье жаворонков, и нестерпимая тоска стискивала сердце. Скорее бы на ходу, не дожидаясь, пока он остановится, соскочить с поезда, выбраться из вокзальной сутолоки на площадь, на ходу же вскочить в трамвай — и домой.
Скорее бы увидеть и обнять маму, посмотреть в ее добрые глаза.
Мама, милая мама! Твой Клим многое узнал за время разлуки. Он стал совсем взрослым и никогда больше не огорчит и не обидит тебя...
Все чаще грохотали в горах лавины. Огромная глыба снега нависла и над «Пятачком-ветродуем», где Потапов и Османов поочередно стояли на посту, охраняя границу. Она могла и не сорваться, эта снежная глыба, а вдруг...
Беда приключилась в тот самый момент, когда Потапов делал на скале сто восемьдесят восьмую на сечку. Нарастающий гул, превратившийся в грохот, волна упругого воздуха и облако снежной пыли, долетевшие до лагеря, не оставили сомнений — лавина!
Клим лежал у костра на краю площадки. Вздрогнув, он невольно зажмурил глаза.
— Стереги нарушителей! Я — на «Пятачок» На вот тебе еще пистолет! — Потапов поспешно связал по рукам и ногам Сорокина и Матиссена, схватил лопату и убежал, скрывшись в не успевшей еще осесть снежной пыли.
Клим попытался подползти поближе к костру и не смог, невольно застонав от боли в ногах.
Что же с Закиром? Неужели его завалило?
Клим посмотрел на горы, и ему почудилось вдруг, что они то приближаются, то исчезают, растворяясь в облаках.
Сорокин и Матиссен — пограничники все еще считали его тяжело больным — внимательно следили за Климом. Клим не двигался: то ли он потерял сознание, то ли уснул. Матиссен первым окликнул его.
Клим не отвечал.
— Кузнецов! — громко позвал Сорокин.
И опять никакого ответа.
Выждав минуту, отталкиваясь локтями, Матиссен подполз к костру, нечаянно свалил треногу. Со зво ном упал висевший над огнем котелок с водой. Матиссен в страхе замер: не разбудил ли он пограничника? Однако Клим по-прежнему не подавал никаких признаков жизни. Выждав с минуту, Матиссен подполз вплотную к костру, выгнул связанные руки, подставил под огонь веревку.
Кривясь от ожогов, он то откатывался от пышущего жаром огня, то снова подвигался к нему, пока, наконец, не смог перетереть обуглившуюся веревку об острый камень...
Клим очнулся, услышав какой-то невнятный шум, и не сразу поверил, что видит Матиссена, поспешно развязывающего Сорокина. В волнении Клим выстрелил вверх из пистолета три раза подряд.
— Назад! — приказал он, наставляя на Матиссена пляшущее дуло пистолета. «Выходит, этот ученый совсем не больной!»
Матиссен отскочил от Сорокина. Клим выстрелил в него два раза и промахнулся.
— Назад, к чуму! — повторил Клим, мельком глянул на Сорокина: «Слава тебе... Матиссен, кажется, не успел развязать своего подручного!»
— Стреляй, стреляй в него! — злобно крикнул Сорокин Матиссену, спрятавшемуся за выступом скалы. В руках у «ученого» был автомат Клима.
— Слушай, ты... ты плохой снайпер, — заговорил вдруг Матиссен по-русски. — У твоего пистолета осталось два патрона. Если ты мужчина, оставь один патрон для своего сердца.
Клим выстрелил в Матиссена, показавшегося из-за скалы...
Спеша на выстрелы, Потапов успел передумать вое самое худшее. Пока он добрался до «Пятачка- ветродуя» и откопал из-под снега оглушенного Закира, прошло не менее часа.
Вот и площадка. Клим лежал у костра, сжимая в руках пистолет. Недалеко от чума громко стонал распластавшийся раненый Матиссен. Возле него прижался к камням связанный Сорокин.
— Все в порядке, товарищ сержант! — прошептал Клим...
Обыкновенная операция
