— Не понимаю, из-за чего тогда весь этот крик? — Веснушка как-то сразу успокоился, пожал плечами. — Заладила: ты такой-сякой, самый плохой, никудышный, без дня рождения…
Веснушка пристально посмотрел на Катю.
— Значит, ты любишь подарки?
— Да так… — неохотно сказала Катя.
— Все-таки любишь… — печально кивнул головой Веснушка. — А вот если кому-нибудь очень хочется сделать подарок, а подарить нечего?
Веснушка задумался. Кате послышалось, что он даже негромко пробормотал: 'Эх, спросить бы у Солнышка… Посоветоваться…'
Веснушка тряхнул головой.
— Ладно, пока что надо делом заниматься. Солнышко у тебя не получилось, что уж тут греха таить. Тогда хотя бы Темнотищу мне нарисуй. Только для нее надо много-много черной краски, самой черной, какая только бывает.
Катя принесла из маминой комнаты пузырек с тушью. Обмакнула кисточку, приготовилась рисовать.
— А какая она, эта Темнотища? — спросила Катя.
— Как «какая»? Обыкновенная, — удивился Веснушка. — Каждый день видишь и не знаешь. Черная она, и во все стороны руки торчат, жадные, загребущие.
Катя нарисовала черное чудовище с торчащими во все стороны руками.
— И ничуть не похожа! — рассердился Веснушка. — Ну, ни капельки. Ты нарисуй, чтобы она была жестокая, коварная, хитрая… Поняла? Ну что же ты? Рисуй!
— А я не знаю, как это рисовать хитрость, жестокость, нерешительно сказала Катя.
— Просто не хочешь. — Веснушка обиженно насупился. — Ведь смогла для белки нарисовать и доброту и ловкость… Даже нарисовала, что она теплая.
Катя в замешательстве пожала плечами. Нечаянно задела локтем пузырек с тушью. Жирная густая струя плеснула на рисунок и начала медленно растекаться во все стороны, поглощая и дом, и елку с рыжей белкой, подползая к солнышку. Веснушка подпрыгнул вверх и повис над рисунком, быстро перебирая ножками, будто бежал в воздухе.
— Все… — глухо сказала Катя.
— Она! Темнотища! — ликуя, завопил Веснушка.
Он опустился Кате на плечо.
— Вот теперь она похожа! Я ее сразу узнал! Она самая! Видишь, как она подбирается к Солнышку. Так бы его и проглотила. Знаешь, Веснушка быстро зашептал Кате на ухо, — один раз Темнотища все-таки проглотила Солньшко. Я уже думал, навсегда. Хочешь, расскажу?
— Еще спрашиваешь! Конечно, хочу! — воскликнула Катя.
— Только это будет такой холодный рассказ, что лучше сразу надеть шубу и валенки, — предупредил Веснушка и озабоченно нахмурился. — У тебя просто зубы застучат от холода, продрогнешь до костей. Все равно рассказать?
— Конечно!
— Ну, тогда слушай. Точно тебе не скажу, но это случилось вчера или, вполне возможно, даже сегодня…
Катя не стала его перебивать. Она уже давно поняла, что слова «вчера», 'сегодня', «завтра» Веснушка понимает совсем по-другому, по-своему, не так, как все.
— Я куда-то полетел. Уж и не помню, по делу или просто так пролететься, ну, как вы любите говорить, — прогуляться. Я летел себе и думал, ну почему, почему нельзя, чтобы Солнышко светило всегда, чтобы не было всякого там небесного сброда: туч, облаков. А главное, не было бы этой ненавистной Темнотищи. Вот тут-то со мной все и приключилось. Ведь вся беда в том, что мне никак нельзя задумываться, когда я куда-нибудь лечу. Нельзя, потому что… Но об этом потом, потом, в другой раз…
В общем, я летел, глубоко задумавшись, и вдруг меня по носу задела острым углом тяжелая колючая снежинка. Я оглянулся. Вокруг меня во мраке белели, кружились ледяные звезды. Я выбрался из снежной тучи и понял, что я угодил прямо в логово самой Темнотищи. Где-то внизу слабо сияло озеро огней. Это был город. Я решил переждать там до утра. Ведь там, где люди, — всегда тепло и светло. Я забрался в круглые часы на городской площади. Их циферблат уютно светился в темноте, а твердое и надежное «тик-так» словно говорило мне: 'Время идет, время идет, и Солнышко скоро встанет'. Я терпеливо ждал, от нечего делать тихонько бормотал про себя: 'Тик-так, тик-так'.
Но вот улицы города оживились, захлопали двери, люди, выходя из домов, говорили: 'Морозец, однако' — и терли щеки. Ботом из домов высыпали дети. Я ждал Солнышка, но его все не было, и фонари не гасли на улицах.
Я не выдержал и начал тихонько посмеиваться в кулак: 'Ну и Солнышко, ну и растяпа, обо всем забыло. Задумалось, наверно, замечталось. Вот уж не думал, что оно такое рассеянное'.
Смотрю, дети с веселым визгом, размахивая портфелями, уже бегут из школы по домам. А Солнышка все нет и нет. И часы равнодушно твердят свое глупое «тик-так».
Я уже начал не на шутку тревожиться. 'Что такое, — думаю, стряслось?' Но вот в домах одно за другим начали гаснуть разноцветные окна, и только вдоль улиц горели пустые желтые фонари.
И тут я понял: все погибло! Или с моим Солнышком что-то случилось, или я, бедный, одинокий луч, все на свете перепутал, спятил с ума и нечаянно залетел в злую сказку, где никогда не светит Солнышко…
Веснушка поднял голову и посмотрел на Катю.
— Понимаешь, мне до этого как-то ни разу не приходилось забираться так далеко на север, и я…
— Догадалась, догадалась! — радостно воскликнула Катя. — Это была полярная ночь. Мы в школе проходили. А ты этого не знал!
Веснушка весь вспыхнул. Соскочил с Катиного плеча на стол. Топнул ногой — прожег уголок рисунка. Брезгливо отмахнулся рукой от струйки дыма.
— Ах так! Я ничего не знаю, а ты, конечно, все наперед знаешь, гневно воскликнул он, — и что я подружился с летчиком Володей. И что наш самолет чуть не разбился. Это ты все тоже знаешь, и это все вы тоже проходили в школе!..
— Что ты, что ты, этого мы не проходили, — досадуя на себя, сказала Катя. Облокотилась о стол, не глядя на Веснушку, задумчиво посмотрела в окно, сказала, будто сама себе:
— До чего же погода замечательная… На небе ни облачка…
Веснушка вслед за Катей тоже посмотрел в окно. Некоторое время он еще хмурился, потом не выдержал, улыбнулся.
— А то заладила: ничего не знаешь, в школе не учился, самый плохой, самый глупый… — на всякий случай проворчал он. — Ну, да ладно. Слушай, что дальше было. Такая тоска на меня напала, не могу тебе сказать. Солнышка нет, как будто оно сквозь небо провалилось. Я метался по городу, теряя силы, чувствуя, что вот-вот погасну. И всюду меня подстерегала Темнота. Она издевалась надо мной, дразнила меня. Она говорила, что завернула Солнышко в тысячу и одно черное покрывало и я уже больше никогда его не увижу. Вскоре я так ослабел от тоски и страха, что больше уже не мог летать. Чуть поднимусь в воздух и сразу без сил падаю на землю.
И вот тогда я и подружился с моим самолетом. Он был небольшой и летал не очень высоко. Поднимется выше снежной тучи и рад-радешенек.
Но мне понравился его летчик. Он всегда насвистывал что-то веселое. И главное — он не боялся Темноты. Ну совсем не боялся. Он все только насвистывал да посмеивался.
Я прятался за приборной стрелкой, и мне как-то легче на душе становилось, когда мы поднимались в воздух. Кого я только не возил… Ну, вернее, не я возил, а мой друг самолет. Ну, конечно, нам еще помогал летчик Володя и молоденький Сашка-штурман. Ну, в общем, мы все делали вместе, дружно, хотя они даже не знали, что я им помогаю. Мы возили серьезных бородатых геологов. Они умели смотреть сквозь землю и отгадывать, что там спрятано, золото или нефть. Оленеводов, которые понимали язык оленей. Иногда с нами летал старенький доктор. Под полушубком у него был белый халат, и он возил с собой чемоданчик с лекарствами.
И вот однажды… Да, да, помню, как сейчас. Нам надо было отвезти какие-то важные приборы в
