Глава II
Дааль состоит всего из нескольких домиков; одни стоят вдоль дороги, скорее похожей на тропинку, другие лепятся по склонам окрестных холмов. И все они глядят окнами на узкую лощину Вестфьорддааля, как бы отворачиваясь от северных взгорий, у подножия которых бушует неукротимый Маан. Ансамбль этих строений можно было бы назвать «gaards» — вполне типичным для этой страны селением, находись он во владении одного земледельца или фермера-арендатора. Но Дааль имеет право на звание если не городка, то, по крайней мере, поселка. Неподалеку от него высится часовенка, воздвигнутая в 1855 году; ее стены, главная из которых, алтарная, прорезана двумя узкими окнами с витражами, [12] и ее четырехгранная колокольня — все срублено из дерева. Там и сям над бурными стремительными потоками перекинуты мостики в один пролет, также деревянные и выложенные поверх балок ромбовидными дощечками; проемы между ними заложены мшистыми камнями. Чуть поодаль стоят одна-две простенькие лесопильни, приводимые в действие силою течения; каждая снабжена парой колес, — первое позволяет маневрировать пилой, второе — передвигать балки и брусья; визг пилы и скрип колес доносятся до самого селения. С небольшого расстояния все это: часовня, лесопильни, дома и амбары — кажется окутанным легкой зеленой дымкой растительности, темной хвоей ели, чуть голубоватой листвою берез; деревья, поодиночке или группами, поднимаются снизу, от извилистых берегов Маана, до самых гребней гор Телемарка.
Вот таков Дааль — веселый, приветливый, с живописными домиками, с фасадами, раскрашенными в разные цвета, где мягкие — нежно-зеленые или розовые, — где яркие, даже режущие глаз, ядовито- желтые или кроваво-красные. Их крытые березовой корою крыши за лето обрастают зеленой порослью, которую по осени скашивают; на коньках цветут пестрые цветы. Словом, это прелестное местечко, расположенное в прелестнейшей из стран. А если быть совсем точным, Дааль находится на Телемарке, Телемарк в Норвегии, а Норвегия — это настоящая Швейцария, только с несколькими тысячами фьордов,[13] позволяющих морским волнам шуметь у подножия гор.
Телемарк — лишь часть той гористой возвышенности, какую представляет собою обширная территория страны между Бергеном и Христианией. Этот округ, находящийся в подчинении префектуры[14] Братсберга,[15] может похвастаться такими же горами и ледниками, как Швейцария, однако это не Швейцария. Здесь имеются такие же грандиозные водопады, как в Северной Америке, но это и не Америка. Сельские пейзажи, с раскрашенными фасадами домов, с праздничными процессиями жителей в старинных нарядах, напоминают некоторые пейзажи Голландии, но это не Голландия. Ну а Телемарк и сравнивать не с чем, Телемарк есть Телемарк, — быть может, самый оригинальный и примечательный по своей природной красоте уголок на земле. Автор этих строк имел счастье посетить Телемарк, проехать по нему в повозке, нанятой на почтовой станции и запряженной лошадьми — когда их можно было достать. Он навсегда сохранил в душе воспоминание о поэтической прелести тех мест, столь свежее, что хотелось бы украсить им свое незатейливое повествование.
В то самое время, когда происходит действие нашей повести, а именно, в 1862 году, Норвегию еще не прорезала железная дорога, позволяющая ныне доехать от Стокгольма до Тронхейма[16] через Христианию. Этот длиннейший железнодорожный путь связывает скандинавские страны, весьма, впрочем, мало склонные к совместному существованию. Но зато путешественники, запертые в вагонах поезда — куда более быстрого, нежели дилижансы,[17] что правда, то правда! — лишены удовольствия любоваться нетронутой красотой старых проселочных дорог. Они больше не пересекают южную Швецию по любопытнейшему Готскому каналу, где суда и баржи поднимаются от шлюза к шлюзу вверх на целых триста футов. И наконец, поезда не делают остановок ни у водопадов, ни в Драммене, ни в Конгсберге,[18] ни на полном чудес плоскогорье Телемарка.
А в те времена железнодорожное сообщение было только в проекте. Еще двадцать лет отделяли Норвежское королевство от той поры, когда стало возможным, имея билет в оба конца, пересечь его за сорок часов от одного побережья до другого и добраться почти до мыса Нордкап и самого Шпицбергена.
Так вот, именно Дааль был тогда — и дай Бог, чтобы остался как можно дольше! — тем центральным пунктом страны, который привлекал иностранных и местных туристов, а в числе последних более всего студентов из Христиании. Отсюда они могли отправиться в любую точку Телемарка и Хардангера, подняться вверх по ущелью Вестфьорддааля, пройти между озерами Мьоос и Тинн и полюбоваться изумительными пещерами Рьюкана. Напомним, что Дааль располагал всего одной гостиницей, но она была самой гостеприимной и уютной, о какой только можно мечтать, а также и самой вместительной, ибо предоставляла в распоряжение путешественников целых четыре комнаты. Словом, то была гостиница фру Хансен.
Попытаемся описать ее. Несколько скамей тянутся вдоль окрашенных в розовое стен, отделенных от земли внушительным гранитным фундаментом. Балки и еловые доски, из которых сбиты стены, приобрели с годами такую твердость, что о них сломался бы и стальной топор. Между едва обтесанными и уложенными горизонтально одна на другую балками забит в расшивку мох, смешанный с глиной; он образует плотные утолщения, сквозь которые не проникнуть самой свирепой зимней буре. Потолки в комнатах окрашены между стропилами в черный и красный цвета, контрастирующие с более мягким и веселым оттенком стенной обшивки. В углу просторной нижней залы стоит круглая чугунная печурка; ее длинная труба, проведенная под потолком, соединяется с толстой трубой большой кухонной печи. Здесь же висят стенные часы с большим эмалевым циферблатом и затейливыми стрелками, их мерное звонкое тиканье разносится по всему дому. В другом углу помещается старинный, округлой формы секретер с темно-коричневыми резными украшениями, а рядом с ним — массивный кованый железный таган. Сверху, на полочке, глиняный подсвечник о трех ножках, — перевернутый, он превращается в трехрожковый канделябр. Зал украшает лучшая мебель дома: стол из карельской березы на толстых ножках, сундук-укладка с фигурными запорами, где хранятся праздничные и воскресные наряды семьи; жесткое, без обивки, как церковная скамья, кресло; деревянные расписные стулья, деревенская прялка в зеленых узорах, так красиво сочетающихся с красными юбками прях. И еще множество самых различных предметов домашней утвари: горшок для масла и мутовка для его сбивания, табакерка и терка из резной кости для табака. И наконец, над дверью, ведущей в кухню, подвесной шкаф, который вмещает на широких своих полках целый набор кухонной медной и оловянной посуды, блюда и тарелки — фаянсовые, деревянные и металлические, с яркими эмалевыми узорами, далее — маленький точильный круг, наполовину скрытый лакированным футляром, старинная рюмка для яиц, такая вместительная, что могла бы служить и кубком; убранство зала дополняют несколько забавных картинок на холсте, натянутом в виде панелей, представляющих библейские сюжеты в ярком лубочном стиле Эпиналя.[19] Что же касается комнат постояльцев, то они обставлены весьма просто, но не менее комфортабельно: немногочисленная мебель блистает чистотой, окна снаружи обрамлены вьющейся зеленью, ниспадающей с затканной дерном крыши, широкие кровати застланы прохладными белоснежными простынями из полотна, называемого «akloede», а на стенах красуются изречения из Ветхого завета, написанные желтыми буквами по красному фону.
Не следует также забывать о том, что полы как в большой зале, так и в нижних и верхних комнатах устланы веточками березы, ели и можжевельника, чья листва и хвоя наполняют весь дом животворными
