служивший скамейкой ларь, угловой мраморный умывальник, горшок, наполненный… дегтем (?), бидон с инсектицидом, мышеловки, мышиный помет, рожки для сапог под окном, сбрую в прекрасном состоянии, наверное, для осла, лежащие на полке подковы, щетки, скребки и крючки для чистки копыт, детские жокейские шапочки, попоны для пони, печку, которая лишилась своей трубы, зато приобрела шесть пивных банок, и наткнулся взглядом на загадочный предмет в виде конусообразной палатки, который его заинтриговал.
— Это что? — спросил он.
— Чехол от шамберьер.
От чего?
Ладно, придется залезть в словарь…
— А там что? — спросил Шарль, выглядывая в окно.
— Псарня… Или то, что от нее осталось…
— Тоже была огромная…
— Да. И судя по тому, что от нее осталось, с собаками здесь обращались не хуже, чем с лошадьми… Не знаю, видно ли вам отсюда, над каждой дверью барельеф с собачьим профилем… Нет…
Уже не разглядеть… Надо бы мне эти заросли расчистить… Как-нибудь доберусь… Посмотрите… Даже решетки и те красивые… Когда дети были маленькие, а мне хотелось немного покоя, я их оставляла здесь. Для них это было развлечением, а я хоть на какое-то время могла не думать о речке… Как-то раз, учительница… кажется, Алис… вызвала меня в школу: «Знаете, мне очень неловко говорить с вами об этом, но малышка рассказала одноклассникам, что вы запираете их с братьями в псарне. Это правда?»
— И что же? — наслаждался Шарль.
— Тогда я спросила у нее, не рассказывала ли Алис еще и про плетки. Короче, репутацию я себе сделала…
— Потрясающе…
— Что потрясающе? Детей пороть?
— Нет… Все эти истории, что вы рассказываете…
— Да ладно вам… А вы-то сами? Почему-то помалкиваете…
— Да я… Я предпочитаю слушать…
— Я знаю, я слишком болтлива… Просто сюда так редко заезжают цивилизованные люди…
Она приоткрыла другое окно и повторила в пространство:
— Очень редко…
Вернулись обратно:
— Я умираю с голоду… А вы?
Шарль пожал плечами.
Он как бы не ответил на вопрос, но он вообще не знал что сказать.
Его планы пошатнулись. Уже не мог разобраться в масштабах. Уже не понимал, должен ли он уехать или остаться. Продолжать ее слушать или бежать от нее. Пойти до конца или поскорее кинуть ключи от машины в почтовый ящик агентства, как было оговорено в договоре аренды.
Не отличался особой расчетливостью, просто всю жизнь привык все предусматривать…
— Я тоже! — объявил он, чтобы освободиться от этого картезианца и логика, от ранее рассмотренных и одобренных решений, от всего того, что регламентировало его жизнь, полную предписаний, ограничений и гарантий. — Я тоже.
В конце концов весь этот путь он проделал, чтобы вновь обрести Анук, и чувствовал, что она недалеко. Она ведь даже гладила эту голову. Именно здесь…
— Тогда пошли посмотрим, что нам оставили в огороде улитки…
Нашла корзину, которую он тут же у нее отобрал. И так же, как накануне, выйдя со двора, они затерялись среди колосьев в бескрайней акварели бледного неба.
Пастушьи сумки, ромашки, тысячелистники с хрупкими зонтиками, лютики, колокольчики, чистотел, звездчатки — Шарль понятия не имел, как называются все эти цветы, хотел немножко выпендриться и поинтересовался:
— А это что за белый стебель, вон там?
— Который?
— Да вон, прямо перед вами…
— Вообще-то это собачий хвост.
— Что?
Ее улыбка, пусть насмешливая, была… так хорошо сочеталась с пейзажем…
Стена огорода была в ужасном состоянии, но кованая калитка и обрамлявшие ее столбы все еще выглядели внушительно. Проходя, Шарль погладил их, чувствуя, как шершавый лишайник щекочет его ладонь.
Кейт со скрипом отворила дверь какой-то лачуги, нашла нож, и он пошел за ней к овощным грядкам. Все ровнехонькие, как по линеечке — скорее, наверное, по веревочке, — ухоженные, расположены вдоль двух пересекающихся крест-накрест аллей. В центре — колодец, а по углам — россыпи цветов. Нет, он не выпендривался, ему действительно было интересно.
— А что это за скрюченные деревца вдоль аллей?
— Скрюченные! — возмутилась она, — обрезанные, вы хотите сказать? Это яблони… и кстати сказать, на шпалерах…
— А что это такое ослепительно синее на стене?
— Здесь? Это бордосская жидкость… Для виноградника…
— Вы делаете вино?
— Нет. И даже не едим этот виноград. Он несъедобный…
— А эти большие желтые венчики?
— Это укроп.
— А вон там: пушистые елочки?
— Верхушки спаржи…
— А эти большие шары?
— Цветы чеснока. Она обернулась:
— Шарль, вы что, первый раз видите огород?
— Так близко, да…
— Что, правда? — воскликнула она с искренним сожалением. — Как же вы жили до сих пор?
— Я и сам не знаю…
— Что, никогда не ели помидоров и клубники с грядки?
— Возможно и ел, в детстве…
— Не рвали крыжовник с куста? Или нагретую солнцем лесную землянику? Не ломали зубы и не прикусывали язык, разгрызая горькие лесные орехи?
— Боюсь, что нет… А вон там слева, что это за огромные красные листья?
— Знаете… Вам бы все эти вопросы лучше задать старику Рене, он будет так рад… И потом, он рассказывает об этом гораздо лучше… Мне-то, разве что приходить сюда разрешается. Так что, — она нагнулась, — мы только возьмем немного салата, чтобы угостить вас, и, хоп, нож на место и все шито- крыто!
Так они и сделали.
Шарль рассматривал содержимое корзины.
— Что еще вас беспокоит?
— Там, под листом… огромный слизняк…
