Гэндальф, что произошло с вами? Расскажите своим друзьям, как вы спаслись.
– Я и так задержался надолго, – ответил Гэндальф. – Времени мало. Но даже если бы я затратил целый год, я не рассказал бы вам всего.
– Тогда расскажите, что хотите и что позволяет вам время, – сказал Гимли. – Давайте, Гэндальф, расскажите, как вы боролись с Балрогом!
– Не упоминайте его имени! – сказал Гэндальф, и на мгновение лицо его исказилось от боли; он сидел молча и выглядел старым, как смерть.
– Долго я падал, – медленно сказал он наконец, как будто воспоминания давались ему с трудом. – Долго я падал, и он падал со мной. Его огонь был вокруг меня. Я был обожжен. Потом мы упали в глубокую воду и все вокруг покрыл мрак. Вода была холодна, как прикосновение смерти, она почти заморозила мое сердце.
– Глубока пропасть, перекрытая мостом Дьюрина, и никто не измерял ее,
– прибавил Гимли.
– Но у нее есть дно, за пределами света, – сказал Гэндальф. – Туда я упал наконец, к самому основанию камня. Он все еще был со мной. Огонь его погас, и он превратился в покрытое слизью существо, более сильное чем удав.
Мы боролись глубоко под землей, где не знают хода времени. Вновь и вновь рубил я его, пока наконец он не скрылся в темном туннеле. И эти туннели не были сделаны народом Дьюрина, Гимли, сын Глоина. Глубоко, глубоко – глубже самых глубоких шахт гномов, земля кишит безымянными существами. Даже Саурон не знает их. Они старше его. Я бродил там, но не буду говорить об этом, чтобы не омрачать сияние дня. В этом отчаянии моей единственной надеждой был мой противник, и я преследовал его, идя за ним по пятам. Он и привел меня снова к тайным ходам Казад-Дума: слишком хорошо знал он их. Мы поднимались вверх, пока не достигли основания бесконечной лестницы.
– Она давно потеряна, – сказал Гимли. – И многие говорят, что она существует лишь в легендах, а другие утверждают, что она разрушена.
– Она существует и она не разрушена, – сказал Гэндальф. – Она поднимается из глубочайшего подземелья к высочайшему пику, извиваясь спиралью из многих тысяч ступеней, пока наконец не приводит в башню Дьюрина, вырезанную в скале Зиракзигил, вершине Сильвертаун.
Здесь, над Келебдилом, находится одинокое отверстие в снегу, и перед ним узкая площадка, крошечный островок над туманным миром. Солнце ярко светит там. Но ниже лежит толстый слой облаков. Он выбрался в это отверстие, и когда я последовал за ним, он вновь вспыхнул пламенем. Никого не было вокруг, иначе спустя века пели бы песни о битве на вершине. – И неожиданно Гэндальф рассмеялся. – Но о чем бы говорилось в этих песнях? Те, кто глядел снизу, решили бы, что на вершине бушует буря. Они услышали бы удары грома и увидели бы молнии, ударявшие Келебдил и отскакивающие огненными языками. Не довольно ли этого? Большой столб дыма поднимался над нами, дыма и пара. Лед растекался дождем. Я сбросил своего врага вниз, и он упал с огромной высоты, ударившись о склон горы. Затем тьма овладела мной, я лишился мыслей, я бродил вне времени на далеких дорогах, о которых я не буду ничего рассказывать.
Обнаженным явился я на свет – и вот родился вновь и лежал обнаженным на вершине горы. Башня за мной разрушилась в пыль, отверстие исчезло; разбитая лестница покрылась обгоревшими обломками камня. Я был один, забытый, без надежды услышать хотя бы звук рога с земли. Я лежал, глядя вниз и вверх, и звезды кружились над моей головой, и каждый день был длинным, как земной век. Слабо доносился до моих ушей гул со всех земель: рождение и смерть, песни и плач, и медленный стон перегруженного камня. Там и нашел меня в конце концов Гвайхир Крылатый Владыка, подобрал и унес.
«Я осужден быть твоей ношей, друг, в нужде», – сказал я ему.
«Вы были ношей, – отвечал он, – но не сейчас. Вы теперь в моих когтях легче, чем лебединое перо. Солнце просвечивает сквозь вас. Я думаю, что я вам не нужен: и если я вас выпущу, вы тихонько опуститесь на землю вас понесет ветром».
«Не выпускай меня, – выдохнул я, снова ощущая в себе жизнь, – неси меня в Лот-Лориен».
«Это и поручила мне госпожа Галадриэль, которая послала меня на ваши поиски», – ответил крылатый владыка.
Так я оказался в Карас-Галадоне и обнаружил, что вы уже ушли оттуда. Я жил там, в безвременном времени этой земли. Выздоровев, я обнаружил, что одет во все белое. Я давал советы и сам получал их. Потом незнакомыми дорогами направился сюда и принес с собой послания некоторым из вас. Арагорну меня просили передать следующее:
Элессар, Элессар! Где теперь твой народ?
Почему далеки так дунаданцы?
Близок час, когда выйдет забытый вперед, И серый отряд уже одет.
Но ведущая к морю тропинка темна, И дорога, тебе предстоящая – мертвых страна.
Леголасу она послала такие слова:
Леголас! Как долго жил ты весело и без забот!
Бойся крика птиц у моря, у соленых дальних вод!
Если до тебя крик чаек ветер донесет – Никогда уже покоя сердце эльфа не узнает.
Гэндальф замолчал и закрыл глаза.
– Значит, мне она ничего не передала? – спросил Гимли и опустил голову.
– Темны ее слова, – заметил Леголас, – и мало значат они для тех, кто получил их.
– Это не утешение, – сказал Гимли.
– Неужели вы хотели бы, чтобы она открыто говорила с вами о вашей смерти? – спросил Леголас.
– Да, если ей больше нечего сказать.
– Что это? – спросил Гэндальф, открывая глаза. – Да, я думаю, что могу догадаться, что означают ее слова. Прошу прощения, Гимли! Я задумался над смыслом ее посланий. Вам она тоже послала слова, не темные и не печальные.
– Гимли, сыну Глоина, – сказала она, – вы передайте приветствие его госпожи. Носитель локона, куда бы ты ни пошел, мои мысли с тобой. Но будь осторожен и используй топор не против всякого дерева!
– В счастливый час вы вернулись к нам, Гэндальф! – воскликнул гном, подпрыгивая и напевая что-то на странном языке гномов. – Идемте! – закричал он, хватая топор. – Голова Гэндальфа в безопасности, но мы должны найти другую, к которой я могу приложиться своим топором.
– Этого не придется долго искать, – сказал Гэндальф, вставая с камня.
– Идемте! Мы истратили все время, которое отведено на встречу расставшихся друзей. Нужно торопиться.
Он вновь завернулся в свой старый изорванный плащ и пошел впереди. Следуя за ним они быстро спустились с высокого убежища и пошли по лесу вдоль берега Энтвоша. Они не произнесли ни слова, пока не стояли вновь на траве за пределами Фэнгорна. Их лошадей не было видно.
– Они не вернулись, – констатировал Леголас. – Поход будет утомительным.
– Я не могу идти. Время не позволяет, – сказал Гэндальф. Подняв голову, он испустил долгий пронзительный свист. Звук этот был так ясен и резок, что все стояли пораженные, услышав такой звук из старых, окруженных бородой уст. Трижды свистнул он; и тут им показалось, что восточный ветер донес до них слабое отдаленное ржание. Вскоре послышался топот копыт, вначале лишь как слабое дрожание земли, которое ощутил только Арагорн, который лег на траву, потом топот становился все громче и громче.
– Скачет больше чем одна лошадь, – заметил Арагорн.
– Конечно, – сказал Гэндальф. – Мы все слишком тяжелая ноша для одной.
– Их три, – сказал Леголас, глядя на равнину. – Смотрите, как они бегут! Вот Хасуфель, а рядом с ней мой друг Арод! Но впереди скачет другой конь, очень большой конь. Я таких не видел раньше.
– И не увидите, – сказал Гэндальф. – Это Обгоняющий Тень. Он вождь меаров, предводителей лошадей, и даже Теоден, король Рохана, никогда не ездил на лучшем. Разве он не сияет как серебро? Разве не бежит он ровно, как быстрый ручей? Он пришел ко мне, это конь белого всадника. Мы вместе поскачем на битву.
