повели к шефу.
Судили меня очень красиво, при факелах. В глазах у всех горели огоньки. Шеф был прост и суров — ему очень нравится быть простым и суровым. Он не может отвечать за нарушителей дисциплины. Был договор, что после первого замечания из лагеря выставлять? Был. Значит, все; коротко и ясно. И никаких обид. Вид у Аркадия был очень торжественный и какой-то озаренный, словно у хирурга, отсекающего гангренозный орган. По-моему, он произвел на себя очень хорошее впечатление. Даже было жалко, что все так быстро кончилось.
Утром, перед отправкой, ко мне подошла Елена. Она, конечно, понимала, что каша заварилась из-за нее. Постояла, помолчала, потом спросила:
— А где твой фотоаппарат?
Я возьми сдуру и скажи ей всю правду:
— Подарил снежному человеку.
В ответ она залепила мне пощечину и убежала.
Специально откомандированные ребята проводили меня до селения — чтобы гоминиды не украли — и я зашагал по дороге.
Остаток лета я провел в Москве. Экспедиция вернулась только с тем, что я уже знал, но Елена, однако, была полна решимости снова ехать на следующее лето. Я бы тоже не отказался, но тут так все обернулось, что вряд ли получится.
Меня сняли прямо с лекции и вызвали к ректору. Вхожу. Там Сидит наш декан, ректор, и еще какой-то, по виду начальник. Ректор спрашивает:
— Вы писали в Англию?
— Нет, — говорю, — с чего это мне туда писать?
— В Королевское общество?
— Не знаю никакого общества.
Тут они переглянулись с таким видом, что, мол, ага, все ясно.
— Прочитайте, — говорит ректор и протягивает какую-то бумагу.
Там черным по белому очень вежливо предлагается ректору и руководству отпустить такого-то студента — то есть меня — в организованную Лондонским Королевским обществом экспедицию в северную Шотландию — с апреля по сентябрь будущего года. Подписи, печати иностранные и все прочее.
— Кроме того, вам письмо.
Подает мне конверт. Вскрываю. Отродясь таких писем не получал — бумага вся блестит, золотое клеймо, вложена пара фотографий, склеенных липкой лентой.
Я отлепил ленту на фотографиях, а сам уже догадываюсь, что там. Так и есть. Наши четыре морды на фоне Тянь-Шаньских снегов. От ребят ни слова, только на обратной стороне синяя печать с вензелями и подписью по-английски: «Производство Ваджанипур Мохаммед Сингх. Катманду».
После всех бесед с начальством я вернулся на факультет. Там через некоторое время подходит ко мне Елена.
— Интересно, — говорит. — Ты и впрямь в Англию едешь? Говорят, тебе оттуда какие-то фрагменты фильма ужасов прислали?
Ну, думаю, мужики, спасибо и за это. Но промолчал. Показываю ей фотографию. Она посмотрела и фыркнула не хуже снежного человека.
— Я не думала, — говорит, — что твоя вредность может быть такой изощренной.
Повернулась и пошла по коридору. Я посмотрел ей вслед и только вздохнул — а что увидел, расписывать опять-таки не стану. Надо будет ей в Англии сапоги купить. Интересно, какой у нее размер?
ЛОХ-НЕССКОЕ ЧУДОВИЩЕ
Ротор-мерседес образца какого-то бабушкиного года. Я затормозил у крыльца, открыл дверцу — в самом деле, нет дождя! Это, я вам скажу, чудо. Вытащил последнюю сигарету, размял, закурил. Вот дела. На озере неделю штормило, дождь, дороги в воде, все размыло, телефон не работает и, пожалуйста, результат — весь Лохливен и Ивернесс сидят без курева, и королевская экспедиция в том числе.
Занесла нелегкая. Всё любовь — туда, сюда, теперь вот Шотландия. Пол-1 лета отсидел на камнях, а от Елены другой месяц ни слуху, ни духу. Да что я, в России скал да озер не нашел бы? Нет, надо было от великой любви аж в Англию уехать — заморское чудище ловить.
Ведь только тут понял, какого дурака свалял. Нельзя от любимой женщины уезжать за идеей к черту на рога, ни к чему хорошему это не ведет. Но как было: приехала в аэропорт, ты, говорит, давай, поцеловала на прощание — не то что в Шотландию, в Антарктиду уедешь. Приехал. Сижу туг вдвоем с Вудстоком у озера, злодейка не пишет.
Дом огромный — почти замок — с камином и прочими чудесами. Пока не догорела сигарета, спустился к воде, посмотрел самописец — тут у нас один в самой бухте стоит — никаких признаков герпетоактивности — потом поднялся в дом.
Так, ясное дело, у камина сидит Вудсток — Фарфоровые Зубы, механик, и рядом с ним бутылка шотландского, как выражается, «на черном колене».
— Ага, — говорит, — а по голосу уже виден уровень виски в бутылке. — Туман. Бывает у вас в Оклахоме такая погода?
Вудстока так сразу не поймешь, он парень с загибами, фразы лепит задом наперед, а у меня пока с английским не очень, да еще его с пьяных глаз начинает заносить, будто я родом из Оклахомы — у меня-де акцент точь-в-точь.
Я сел рядом, тоже налил себе — у нас с ним по этой части особо щепетильный джентльменский договор. Пару раз, впрочем, доходили — стакан в рот не лезет.
— Туман-то, — говорю, — туман, зато дождя нет.
— Вот что я тебе скажу, — говорит Вудсток. — В этом озере ничего нет. И одновременно есть все. Я имею в виду прошлое. Оно никуда не ушло, оно здесь. Правда, сейчас его нет.
Понятно, думаю. Вторая бутылка.
— Хорошо, — вещает Вудсток. — теперь что-то произошло. Не спрашивай меня, что. И вот это прошлое одним своим фрагментом — этим монстром — снова входит в прежние владения! Момент совмещения, ты согласен со мной?
— Ладно, — отвечаю. — Может, совмещение, а может, и нет, но тебе самое время проветриться. Поедем, пока дождя нет, посмотрим самописцы на том берегу.
Он сильно сопротивляться не стал, только поворчал, что в Оклахоме-де головы отчаянные, потому что и шторм на озере мог быть «оттуда». Это, мол, рубеж.
Рубеж не рубеж, а ехать надо. У нас тут есть глиссер с телескопической штангой, тяга зверская.
