— Вольно ж им было экономить на свадебном пиршестве и покупать несвежую рыбу. Я тут ни при чем.
— Ты же сама в этом призналась! Влекомая чувством зависти…
— Архонт, ты действительно настолько глуп? Я бы очень хотела послушать, в чем признаешься ты, если с тобой проделать хотя бы четверть того, что добрейшие служители вашей веры делали со мной!
Правитель не нашелся что ответить. Эта ведьма действительно очень упорно стояла на своей невиновности. Обычно еретики раскалываются уже на первом допросе, максимум на втором. Она продержалась несколько месяцев. Хотя в конце концов все-таки призналась. Ее должны были сжечь еще несколько дней назад, но из-за нападения варваров всем стало не до этого.
— Но ведь ты действительно отвергаешь истинную веру, — произнес архонт наконец.
— У вас под стенами сейчас стоят десятки тысяч тех, кто ее отвергает. Как по-твоему, сколько из них умеют насылать чуму?
— Я… я не знаю, — пробормотал архонт. — Может быть, ты пытаешься набить себе цену. Может быть… может, говоришь правду. Но у меня нет выхода. И у тебя тоже. Мое предложение ты знаешь. Сделай, как я сказал, — и ты получишь свободу и богатство. Если же нет — ты приговорена к смерти и будешь сожжена на костре. На это у нас времени еще хватит.
— Мой приговор сгорел, не так ли? — криво усмехнулась узница.
— В условиях военного положения мне ничего не стоит выписать новый. Да и потом, какое значение имеют все эти формальности, если мы всё равно все погибнем?
— В самом деле. Но, к нашему общему сожалению, — она вновь продемонстрировала в усмешке выбитые зубы, — я не могу наслать чуму на город. Действительно не могу.
— Тогда зачем ты спорила со мной? Почему не сказала сразу?
— У тебя плохо с памятью, архонт. Я сказала об этом пять месяцев назад. Но мне почему-то не поверили.
— Я и сейчас тебе не верю.
— Дело твое.
— Тебя сожгут. Сегодня же.
— Меня сожгут за то, что я не умею напускать порчу? Воистину, логика никогда не была вашим сильным местом.
И вновь правитель не нашел что ответить. Он молча повернулся и направился к выходу.
— Эй, архонт!
— Да? — Он обернулся на пороге каземата, несмотря на совсем уж панибратское обращение. Он, впрочем, и не ждал, что она станет звать его «светлейшим».
— Подумай все-таки логически. Если бы я могла сделать то, о чем ты просишь, зачем бы я стала отказываться? Твое предложение весьма соблазнительно со всех точек зрения, включая мою месть. И уж оно явно соблазнительней, чем костер. Какая у меня может быть причина — кроме той, что я невиновна?
— Не знаю. Может быть, твоя ненависть настолько сильна, что тебе непременно нужно погубить весь город без остатка. Даже ценой собственной жизни.
— Ты всерьез в это веришь?
— Окажись я в плену у врага и имей возможность выбора, я бы поступил именно так, — признался архонт.
— Вы безумцы, — устало вздохнула узница. — Несчастные больные кретины, вместе с вашим Спасителем. Вы пытаете во имя любви, убиваете ради вечной жизни, воюете под лозунгами мира, сжигаете книги ради духовности — и, что самое скверное, пытаетесь навязать такой образ жизни всему свету. Вы, ваша вера и ваша Империя — это болезнь, опасная болезнь человечества. Вы и есть самая настоящая чума.
— Довольно я уже выслушивал твои оскорбления! — архонт взялся за дверное кольцо. — У тебя есть время до полуночи. Тюрьма, так или иначе, закрывается ради нужд обороны. Если к этому времени мне не доложат о первых случаях чумы, ты отправишься на костер. Не надейся, что варвары пойдут на штурм раньше. Во-первых, у них еще не готовы осадные башни, а во-вторых… я распоряжусь, чтобы ты в любом случае не дожила до их подхода.
Протяжно простонали петли. Глухо бухнула тяжелая дверь. Узница вновь осталась в кромешной темноте.
Она тяжело вздохнула и вновь попыталась поудобней пристроить свое измученное тело на гнилой соломе. Звякнули, натягиваясь, цепи. Теперь уже недолго терпеть, сказала она себе. Слез не было — она выплакала их еще тогда, когда у нее были два глаза. И все-таки отчаянно хотелось жить. Но утешала мысль, что ее враги переживут ее ненадолго.
Эти идиоты, объявившие ворожбе войну на уничтожение, понятия не имеют о том, с чем, собственно, борются. Сами придумывают байки о всесилии колдунов и сами себя ими запугивают. А ведь магия — это искусство, такое же, как и любое другое. А в искусстве главное — дар. Нет, конечно, усердие тоже важно. Но если нет дара — никакое усердие не поможет. А дар — он на то и дар, что достается даром или не достается вообще. Ни выбрать, ни поменять его нельзя. И поэтому ни самые страшные муки, ни самые щедрые посулы не могли заставить ее наслать на кого-либо хоть самую легкую простуду. Просто потому, что этого дара у нее не было.
Ее даром были военные поражения.
