Он не ожидал от них ничего, но прохладная реакция Оуэна его по-настоящему удивила. Тот смотрел на влагоуловители с каменным лицом. Беру медлила. В свете, падающем из открытой двери фермы, он мог видеть на ее лице борьбу эмоций. Она испытывала облегчение от того, что Оуэну не надо будет сражаться, но не хотела быть должной Бену Кеноби.
'Я просил тебя не лезть', – произнес Оуэн
'Это то, что я мог сделать', – ответил Оби-Ван.
'Не то, чтобы мы не были благодарны, – сказала Беру, – Это...'
'Мы сами можем позаботиться о своей ферме, – закончил Ларс. – Мы – семья.'
Они стояли близко друг к другу, с прильнувшим к телу Беру Люком между ними. С внезапной четкостью Оби-Ван увидел пальчики ребенка, маленькие и безупречные. Рот младенца открылся, и он издал детский звук, нечто вроде хныканья, которое Оби-Ван не знал, как понимать. Живая Сила была одной вещью. Дети – совершенно другой.
Беру протянула палец, и Люк ухватился за него, на этот раз издав звук, в котором Оби-Ван услышал удовлетворение.
'Я пойду', – сказал Оби-Ван.
Оуэн Ларс чопорно наклонил свою голову. 'Спасибо', – сказал он мрачно.
Оби-Ван повернулся спиной к открытой двери. Он выбрался наверх и поплелся прочь. Песок набивался в его ботинки. Он почувствовал, как поднимается ветер – в той непредсказуемой манере, к которой он успел привыкнуть на Татуине.
Песок сек его щеки. Такова была его нынешняя жизнь. Защищать ребенка, который о нем не знал и мог вообще никогда не узнать. Не иметь никого подле себя всю оставшуюся жизнь. Не быть ничьим учителем, больше ни с кем не связывать свою судьбу.
Сосуществовать с воспоминаниями, с которыми он не мог жить. Хранить память об Анакине, сжигающую его изнутри, как огонь.
Вставать каждое утро, нести свой крест, охранять, жить, когда так многие умерли.
И продолжать идти вперед.