В этом своеобразие фантастики.
О характере ее влияния хорошо сказал Лев Успенский: «Как передать всю силу воздействия, оказанного Уэллсом на мое формирование как человека; наверное, не одно мое?
Порой я думаю: в Аду двух мировых войн, в Чистилище великих социальных битв нашего века, в двусмысленном Раю его научного и технического прогресса, иной раз напоминающего катастрофу, многие из нас… задохнулись бы, растерялись, сошли бы с рельсов, если бы не этот Поводырь по непредставимому.
… Он не объяснял наш мир — он приготовил нас к его невообразимости.
Его Кейворы и Гриффины расчищали далеко впереди путь в наше сознание самым сумасшедшим гипотезам Планка и Бора, Дирака и Гейзенберга.
Его Спящий уже в десятых годах заставил нас сделать выбор: за „людей в черном и синем“ против Острога и его цветных карателей… Его алой и морлоки раскрыли нам бездну, зияющую в конце этого пути человечества, и доктор Моро предупредил о том, что будет происходить в отлично оборудованных медицинских „ревирах“ Бухенвальда и Дахау.
Что спорить: о том же во всеоружии точных данных науки об обществе говорили нам иные, в сто раз более авторитетные учителя. Но они обращались прежде всего к нашему Разуму, а он… приходил к нам как Художник. Именно поэтому он и смог стать Вергилием для многих смущенных дантиков того огромного Ада, который назывался „началом века“.
Средства фантастики, читаемой и потому массовой, годятся как для расчистки, так и для минирования фарватеров сознания. Это тем более важно помнить, что представления о будущем влияют на ход событий, которые это будущее формируют.
Стоит ли удивляться, что прилавки Оттавы и Тегерана, Мехико и Осло, Токио и Мельбурна завалены англоамериканской фантастикой? И доход, и идеология одновременно. В пору, казалось бы, говорить о полной духовной оккупации читателя. Все, однако, сложней. Можно легко и быстро взрастить тысячи поделок. Нужны безысходные картины грядущих катастроф? Пожалуйста!
Розовые идиллии будущего? К вашим услугам! Но долговечность поделки — это долговечность поденки. Без Художника есть видимость литературы, нет самой — литературы; есть видимость воздействия и нет подлинного влияния.
Недаром А. В. Луначарский писал, что „мы с нетерпением ждем появления нашего собственного Уэллса…“ Оставим, однако, социальную фантастику в покое и вернемся к теме.
Параллельно с фантастикой, которую можно назвать научной, существует и развивается просто фантастика.
Условная, романтическая, сказочная — определить ее трудно, поскольку самая что ни на есть сказочная фантастика все-таки не сказка, одно с другим спутать трудно.
„Фэнтези“, „фантазия“ — такое общее определение годится, пожалуй, лучше всего. Мы уже исследовали некоторые грани взаимовлияния научно-технического прогресса и фантастики. Но это исследование, пожалуй, относилось исключительно к фантастике научной. А ею не исчерпывается и не определяется облик современной фантастики. Значит ли это, что „фантазии“ никак не смыкаются с научно- техническим прогрессом?
В газетных выступлениях ученых все чаше мелькает соображение важности для научного работника такого качества, как творческое воображение.
Наконец, в „Литературной газете“ была поставлена точка над „и“.
Выступивший в ней ученый прямо и недвусмысленно сказал, что воображение сейчас важней, чем знания.
Мысль не столь уж обычная.
Как так?
В перечне человеческих достоинств воображение всегда занимало скромное место. Логика? Бесспорно! Знания? Конечно! Воображение? А кто его знает, хорошо это или плохо…
„Да он у нас фантазер“ — чего больше в такого рода сентенциях — хвалы или осуждения? И с чего бы это вдруг в наш век точности и рационализма заговорили о важности воображения? Да еще представители естественных и технических наук?
Чтобы уяснить причину, изобразим такую сцену. Аудитория, сидят люди.
— Дымное окно! — говорит один.
— Ледяное пламя! — вторит ему другой.
Собрание сумасшедших? Вовсе нет. Просто учеба. Слушатели — трезвейшие люди: инженеры, конструкторы, научные сотрудники солидной фирмы. Идет занятие по методу синектики — методу развития изобретательских способностей.
Добавим, что сцена, которую мы воспроизвели, — типичная. Ибо синектика — это прежде всего способ активизации воображения. „Дымное окно“ и тому подобная чепуха на деле никакая не чепуха, подобно тому, как бред, высказываемый во время „мозгового штурма“, — ценнейший бред. От слушателей требуют, чтобы они умели быстро находить несопоставимые понятия. Это, кстати, не так легко, как кажется. Ледяное пламя? Неудовлетворительно: в лаборатории получен горячий лед, так что „ледяное пламя“ — это всего лишь вариация на тему…
Хотите знать, сколько американские фирмы платят за краткие (не более шестнадцати дней) курсы синектики? От 20 до 200 тысяч долларов.
Когда новые идеи в науке и технике требовались от случая к случаю, когда за ними не охотились с вертолета и не нанимали шпионов, чтобы их выкрасть, бизнесмена не интересовало, что это за штука — воображение, зачем оно и как его развивать. Времена изменились: новшества требуются постоянно и в растущих количествах. Иначе обставят конкуренты. Тут-то и выяснилось, что рынок не отвечает потребностям. Что придумать новое трудно, что этим свойством человека не может наделить никакой диплом. Всякие разговоры насчет „божественного дара“ и „непознаваемости творческого процесса“ были тут же оставлены. Потребовалось дело! И скоро выяснилось (это было известно и раньше, но не привлекало внимания), что без воображения нет творчества.
Воображение тотчас стало товаром.
Напрашивается теоретический вывод, что как научная фантастика, так и просто фантастика в силу своей специфики может резко активизировать воображение. Ломать стереотипы, приучать не бояться слов „невозможно“, „не может быть“, давать навык видения в необычных ракурсах.
Вывод этот подкреплен экспериментально. Советские исследователи, проведя большую серию опытов и наблюдений, установили, что при прочих равных условиях те инженеры лучше усваивают и применяют творческие методы изобретательства, которые систематически читают фантастику.
Результат был тут же использован.
Сейчас на занятиях по изобретательству слушателям читают курс фантастики, вменяют им в обязанность следить за этой литературой.
Впрочем, та же синектика разработала уже не метод обучения, а метод изобретательства, который так и назван — научно-фантастическим (с его помощью, в частности, был изобретен новый тип застежки для космического Скафандра; задание шло от НАСА, срок истекал, а другие методы не срабатывали). Пожалуй, никогда еще литература не использовалась столь прикладным образом… Ни лучше, ни хуже она от этого, впрочем, не стала.
Иногда приходится слышать и читать соображения, что фантастика отучает от удивления. Что люди, начитавшись фантастических романов, без восторга, как нечто самоочевидное принимают новые достижения научно-технического прогресса. И что это плохо.
Даже если дело обстоит таким образом, то так ли уж это плохо?
Пора привыкнуть, что новизна стала постоянным спутником нашей жизни.
Что наука, техника и должны производить новинки, как конвейер автомобили. Что внимание, эмоции, мысли не мешало бы переключить на другое: на разумное использование (или неиспользование) новинок, на изучение последствий их применения, на то, как с их помощью улучшить жизнь.
Удивление — это эмоциональный фокус внимания. Современная фантастика обычно изображает сверхтехнику будущего без упоения всякими там киберами и прочими необычностями. Киберы будут; лучше уделим внимание человеку. С другой стороны, изумление и восторг нашего современника, когда он получил
