остановке, он бежит им навстречу, размахивая ручками — и обижается, если они удирают от него.
Однажды показываю ему на проезжающую мимо бетономешалку. И он теперь всюду узнает бетономешалки. Радуется им, как петухам и кошкам. Однажды сообщает мне:
— Петушок говорит ку-ка-ре-ку, а бетономешалка не умеет говорить ку-ка-ре-ку. Бетономешалка говорит ж-ж-ж-ж-ж.
А телевизор говорит пи-и-ип! Пи-и-ип! Это когда кончаются утренние мультики и начинается технический перерыв.
— Мама, мама, что телевизор говорит? — спрашивает Вовка.
— Он говорит: Пи-и-ип! Выключи меня! Пи-и-ип! Выключи меня! Устал я, отдыхать хочу!
Я выключаю телевизор, сын тащит из кроватки одеяльце и накрывает телевизор сверху:
— Хороший. Спи!
Приходит лето, и я решаю, наконец, показать сыну море. Казалось бы, на море живем, а попробуй, выберись к нему. Тем более, когда ты не одна. Сначала — доехать из поселка в город, потом — пройти по улице вверх, к телевышке, а дальше — спускайся вниз… И я чувствую, что на этот спуск у нас уже не хватит сил, и решаю показать сыну море просто с высоты.
У спуска перед нами открываются дворы каких-то мастерских — там все машины можно пересчитать. Они кажутся маленькими отсюда. Сын радуется:
— Вон бетономешалка!
— Туда, туда смотри! — показываю пальцем вперед, но он не понимает, куда смотреть.
Мне и самой сразу не понять, где уж там море сливается с небом. Где-то далеко в воздухе висят маленькие лодочки.
— Вон, видишь, плывёт кораблик, — говорю я сыну.
А он уже засыпает на ногах. Ему время — спать. Он обнимает мои коленки и говорит, как телевизор:
— Пи-и-ип! Пи-и-ип! Выключи меня!
Учится он у всего подряд. И у телевизора, конечно.
Поднимаю его на руки — он тут же и отключается. Спящего тащу его на остановку.
Зато вечером он вдохновенно рассказывает папе:
— Море красивое, в нем много-много машин! И есть даже бетономешалка!
Вериги Светланы Николаевны
Вовка начинает ходить в детский сад. В первые дни его надо забирать пораньше. Он выбегает навстречу мне — он же скучал, а уж я как соскучилась! Мы с ним вдвоем проходим по территории садика вприпрыжку — домой, домой! Нас переполняет радость, оба мы смеемся, хотя спроси у меня, чему — я не смогу объяснить.
— Постойте! — окликает вдруг нас воспитательница.
Я поджидаю, пока она подойдет. Высокая, с химической завивкой, несмотря на холод — в мини-юбке, и глаза с помощью косметики сделаны большими, как у коалы. Или как у панды. У кого больше?
— Стойте, — говорит, подбегая, воспитательница. — Ребенку нужны чешки для занятий физкультурой.
Цепким глазом она охватывает, оценивает меня с ног до головы — что стоят сапоги, что стоит выражение лица, что можно себе позволить по отношению ко мне и к моему ребенку, что — нельзя.
— Хорошо, купим чешки, — говорю.
— И еще, — не отпускает нас воспитательница, — учите мальчика мыть руки. Намыливать не только ладошки, но и…
Я пожимаю плечами.
— И еще — ваши данные. Я хотела уточнить… — перебивает она сама себя. — Я видела ваши документы. Вы же сама не в нашей школе учились?
— Я приехала, — говорю, — из Ставропольского края. — Я там училась в школе. Если вам это интересно.
— Меня зовут Светлана Николаевна, — говорит воспитательница. — Я буду младшую группу вести. И мне интересно… Вы, значит, новичок у нас на Севере?
И я теряюсь:
— Не так чтобы новичок. У меня ребёнок здесь родился… и уже вырос — вот такой, — киваю я на Вовку, в нетерпении подпрыгивающего на месте.
— Здесь вырос? — уточняет зачем-то Светлана Николаевна.
— Ну, да…
Она говорит:
— Ребёнок у вас — на Севере… Как можно было приехать сюда. Зачем?
— Я вышла замуж. Муж там служил, в наших краях. Его отпустили в увольнение. Мы познакомились…
— Я никогда не выйду замуж за кого-нибудь из наших, — говорит Светлана Николаевна. — Я не понимаю, как можно было выйти замуж и приехать к нам? Замуж надо выходить, чтобы уехать отсюда!
— Куда уехать, за границу? — спрашиваю я.
— Да, лучше всего, конечно, за границу, — говорит Светлана Николаевна. — Но если за границу не получится, то все равно, в какой-нибудь город.
И она очень просто добавляет:
— Вы же знаете, у нас здесь проклятая земля.
— Как — проклятая? — не понимаю я.
— Или святая. Мы ходим по костям…
— А, лагеря, — говорю. — Сталинские времена, культ личности, враги народа…
— Они же не были врагами, — укоризненно говорит Светлана Николаевна. — Такие же люди, как мы. Мы ходим сейчас по их костям. Весь город на костях. Они строили город. А знаете, как строили в те времена…
— Ну да, — говорю. — Я была в музее. Да про это сейчас везде можно прочитать.
— Я знала всё это, когда про это нигде не говорили, — отвечает Светлана Николаевна. — Даже в школе нельзя было показать, что ты про это знаешь.
Я не понимаю, к чему она клонит. Вовка, потеряв терпение, отпускает мою руку и пускается по кругу мимо нас — скок! скок!
— Муж мне рассказывал, — говорю я Светлане Николаевне. — Он тоже рано узнал, что город стоит на костях.
— Все знали, — отвечает она. — И я не понимала, как можно знать это — и жить спокойно. И сейчас не понимаю. Как можно смеяться, и как можно танцевать, как-то развлекаться… Это же все равно, что танцевать на кладбище.
Я оглядываюсь по сторонам. Беседки, горки, песочницы.
— Здесь же не кладбище, — говорю ей.
— Все равно. Весь город стоит на костях. И я не могу, когда кто-то прыгает и смеётся. Ладно еще дети. Им надо рассказывать об этом. А вы сама…
— А вы что, никогда не смеётесь? — говорю.
— Нет, — совершенно серьезно отвечает Светлана Николаевна. — Это святая земля, и я не понимаю… Люди страдали здесь. Я и в школе не ходила на дискотеки…
— А дети? — спрашиваю. — У них же будут утренники, праздники…
— Куда деваться, — отвечает Светлана Николаевна. — Это работа. Конечно, я буду с ними проводить все, что положено. Все эти утренники. Но только, когда они станут постарше, я им, конечно, расскажу, что наш город не такой, как остальные. И что надо думать, когда по нему идёшь. А то получается кощунство…
