поэтому я ответил, что понял.
– I can't believe it! Pesadilla! Кошмар, Вольодя, кошмар пока! – произнес он, добавил несколько невнятных ругательств на испанском и, махнув рукой, ушел.
Приблизительно где-то в это время у меня началась полоса многолетних утомительных влюбленностей, которые проходили на одном и том же фоне. Этим фоном был бульвар Пушкина. Тогда еще он был обставлен зелеными массивными советскими лавочками и обсажен высоченными деревьями. Он не мог похвастать ни скульптурными излишествами, ни разнообразием растений, ни удручающим количеством заведений общественного питания, которые свойственны ему сейчас. Если я все помню правильно, на бульваре была пельменная, сосисочная и кафе, отделение почты и несколько магазинов на примыкающих к нему улицах. Серый асфальт с выбоинами и заплатами и множество лавочек. И шумящие кроны старинных акаций и тополей в синем небе, если ты смотрел на них, ощущая затылком холодную ребристую поверхность лавочки. А уже за ними, там, вверху, плыли легкие облака.
Иногда удавалось выпить вина в кулинарии, которая располагалась у библиотеки имени Крупской или стаканчик холодной апрельской водки в пельменной. Заев это дело каким-нибудь кексом, можно было часами наблюдать за пустынным в будние дни и прохладным бульваром, который в мерцании зеленых крон над головой казался самостоятельным и живым существом. Он был просторен, пуст, он дышал и светился, весь от начала до конца пронизанный нездешним светом. Этот бульвар в те годы был легок, независим и честен, как взгляд подростка. Прошедшие годы многое в нем изменили.
Влюбленности шли, лекции отчасти были позабыты и вот как-то, сидя на бульваре, я увидел Арнальдо, он куда-то направлялся с несвойственной ему целеустремленностью.
– Привет, дитя Латинской Америки! – сказал я. – Ты куда?!
– Уезжаю пока, – сказал Арнальдо и тряхнул головой.
– Куда? – изумился я.
– Женился пока, – мой мексиканец посмотрел на меня гордо и независимо. Потом, видя вопрос в моих глазах, объяснил, мол, надо денег поехать заработать немного и все-такое.
Я выразил уважительное удивление по поводу такой решительной перемены в его гражданском статусе. Арнальдо не смутился и выразился в том духе, что женщины – это лучшее, что есть в Донецке и ему попалась самая лучшая женщина из всех. Он охотно рассказал, что у него скоро будет ребенок, что семья жены его любит, что живут они где-то на окраине Донецка в частном секторе. Все это я сейчас помню страшно приблизительно, точно запомнил только его уверенность и гордость.
– А как же университет?
– Через год приеду пока, – сказал Арнальдо.
– А как же Мексика?
– Донецк форева! – сказал он, и мы пожали друг другу руки.
Я потом долгое время прикидывал его положение на себя. Вот человек. Приехал сюда в такую даль неизвестно, собственно, зачем. Сейчас внезапно женился, стал отцом и теперь уезжает отсюда в неизвестные никому дали. И тоже малопонятно, с какой целью. Причем проделывает все это гордо и уверенно. Я позавидовал такому врожденному доверию Богу и им созданному миру.
– Все всегда хорошо, – проговорил я вслух, глядя в спину удалявшегося вниз по бульвару Арнальдо, посмотрел в высокое весеннее небо и тут же выбросил это из головы…
Как пишут в романах, прошли годы.
А вместе с ними пришел некоторый опыт серьезных отношений с женщинами, и, между прочим, выяснилось, что в этих самых отношениях так мало серьезного по существу и так много серьезного по последствиям, что без особой нужды их лучше не заводить. Кроме того, сразу за стенами альма-матер стала очевидной та горькая истина, что в благословенных университетских стенах не дают ни единого навыка пригодного для практической жизни. Только некоторый набор отвлеченных сведений, общий просветительский дух и бодрящая кровь солянка из лекций профессоров Г. и Ф. Пряный коктейль для русских мальчиков, любящих не столько сами знания, сколько процесс их получения.
«Просвещение – это мужество пользоваться собственным разумом», – писал некогда Кант, но именно пользоваться собственным разумом нас и не научили. Этому искусству конкретно и просто учила сама жизнь. И уроки ее были сколь доходчивы, столь и болезненны.
После одного из таких уроков, я сидел на бульваре, пил пиво, глядя на вечернюю публику, фланирующую по бульвару. И вдруг в этой толпе совершенно внезапно нарисовался Арнальдо.
– Привет! – закричал я. – Арнальдо, детка, какими судьбами?!
– Привет, дитя украинской Америки! – сказал он и улыбнулся зубами ослепительной белизны.
– Ты что тут делаешь? Снова в университет?
– Женился пока, – серьезно сказал мой мексиканец, – отличная женщина! Такая женщина, что просто супер пока!
– Обожди, – сказал я, – ты же, кажется, был уже женат или нет?
– Я был женат, был! – охотно и серьезно подтвердил Арнальдо. – Там у меня мальчик, сын, красивый, как я! Очень люблю его пока! Такой, как я! И глаза, и улыбка!
– Так как же?!
– Теперь люблю другую пока! – гордо сказал Арнальдо. – Вот завтра еду в Европу работать. У меня ребенок скоро будет, сам понимаешь пока, деньги немного нужны.
– Как ребенок?
– Девочка будет! – ослепительно улыбнулся Бандерас. – У меня и в Европе есть девочка!
– Любовница? – не понял я.
– Э! – недовольно сказал Арнальдо. – Какая любовница пока?! Дочка! Красавица! Так на меня похожа пока! Очень люблю!
