десять литров спирта и упаковав их в багаж проверяющего, вытянул счастливый билет. Направлен был на новое место службы. Поначалу, увидев ворох подписок, которые ему надлежало оформить, старший прапорщик оробел. Попав же на новое место назначения, на склады стратегического запаса Михаил Терентьевич понял, что настал его звездный час. Гигантские ангары набивались провиантом в течение двух месяцев. Без учета. Потом приезжали какие-то очкарики, устанавливали посреди каждого склада радиоприемник «Рига» и рекомендовали в течение суток в склад не заходить. Через сутки в складе даже пыли не оставалось. А приемничек стоял. И что интересно, никакой проверки между моментом окончания загрузки провианта и его загадочной отправкой в никуда не наблюдалось. И не смотря на все подписки не воспользоваться такой ситуацией было очень трудно. Как-то раз деятельная натура старшего прапорщика не устояла. Спёр. Немного, так, чтобы объясниться было можно. И затаился.
Но из странного далека, не прозвучало ни пословечка недовольства. Постепенно экспроприации стали принимать более широкий характер. Руководство базы уже привыкло к презентам от ухватистого прапорщика, и Михаил Терентьевич стал подумывать о расширении своего неправедного бизнеса, когда судьба свела его с этими двумя фарцовщиками. Ребятами весьма полезными. Ведь только за один хвост нач. по тылу, зачарованно глядя на проступающие сквозь плотную бумагу пятна рыбьего жира, легко подписал акт на списание почти совсем нового УАЗика. И знакомства у ребят имелись. А знакомства Михаилу Терентьевичу были куда как нужны. И поэтому, да впрочем, не только поэтому, жадность оно конечно грех, а жить как, товарищ старший прапорщик помолчав немного для солидности, откашлялся и сказал.
- В две недели раз.
Тургауды стояли как каменные истуканы, боясь пошевелиться. Всякий знает, когда Джэбэ-нойон вот так вот гладит свои коротко стриженые волосы, покрытые рыжими подпалинами, подобно шкуре степной кошки, привлекать его внимание смертельно опасно. Скор нойон на награду, и на кару скор. Недаром ведь стрелой зовется.
Занавесь у входа отлетела в сторону отброшенная сильной рукой. Правому тургауду показалось, или нойон зашипел подобно коту. Вошедший опустился на колено, хлопнул широкой ладонью в войлок, покрывающий землю, встал.
— Я не доволен тобой, Алмас-багатур.
— Нить жизни моей в твоих руках, Джэбэ-нойон. Скажи, и оборвется она.
— Мне не нужна твоя жизнь, храбрец, — вдруг улыбнулся нойон.
Любит нойон, поднявшийся лишь силой своей к высотам власти, отважных. Тургауды перевели, было дух, но вождь вновь нахмурился.
— Где зерно, что ты нам обещал, где корм для коней. Два месяца прошло. Проходит третий. Где?
— Я ищу голос наших богов, но они молчат.
Тяжело замолчал Джэбэ, глядя на воина.
Настоящий монгол. Сильные кривые ноги наездника, обтянутые простыми кожаными штанами вбиты в богато вышитые жемчугом сапоги. Уважение к духам земли. Не надлежит монголу землю попирать, им почет не воздавая. Широкий, тяжелый торс, несмотря на осеннюю, почти зимнюю прохладу укрывает лишь короткая безрукавка бараньей шкуры, оставляя свободными бугрящиеся страшными мышцами, длинные, почти до колен руки. Не надлежит воину в походе, богатством одежды гордится. На непростом, покрытом стальным кружевом поясе, дорогие ножны, из которых торчит простая роговая рукоятка прадедовского ножа. Мудро. И богатство живущим показать и, почтение к предкам. Верх малахая, надвинутого до бровей, щедро расшит золотом, рубинами, жемчугом. Преклонение перед вечно синим небом. Настоящий монгол.
И рукоятка знакомой всему войску неподъемной нефритовой палицы, тяжеленная башка которой окована сталью.
Жаль будет.
— Иди и найди голос наших богов. Я дозволяю удалиться.
— Иначе придется сворачивать поход, — уже додумал Джэбэ.
Восемь лет уже, как боги посылают пищу воинам и корм коням, создавая у неприятеля впечатление невероятной выносливости монгола и его коня. Что же случилось теперь? Чем разгневали богов?
Земля бедна. Добычи мало. Воины голодают. Что воины? Кони голодают. А без коней монгольскому воинству смерть. Или боги уже не желают, чтобы монголы дошли до последнего моря?
— Доброе утро, профессор.
— Доброе, доброе. Простите, не знаю, как вас величать. В прошлый раз познакомится, не успели. Больно деятельным ваш нукер оказался.
— Нукер, вы сказали?
— Да нукер, воин. Слово тюркское, у нас широкого пользования не имеет. Да вы присаживайтесь.
— Нукер, — катнул во рту слово гость. — А звучит, знаете.
— Уж экзотичнее, чем боец.
— Надо запомнить. А то бойцы уже обрыли. Рабоче-крестьянской отдает, а времена другие.
Гость помолчал. Раздумчиво так. Вдруг вскинулся.
— Да что ж это я? — Встал, живот втянул, не ладонь, ладонищу через стол протянул. — Разрешите представится. Седлов Николай Александрович. Предприниматель.
— Очень приятно. Энгельгардт Валерьян Анатольевич. Руковожу этим учреждением. Пока. Вы, как я понимаю, теперь наш работодатель.
— Ну, уж и работодатель.
— А что разгонять собрались?
— Экий вы колючий. Давайте-ка, лучше поговорим как партнеры. За рюмочкой.
— Отчего же не поговорить. Только вот простите представительский наш припас ввиду нервности обстановки, исчерпался. А восполнить, как вы понимаете не с чего. Жалованье который месяц не платят, — не преминул насплетничать ученный.
— Вот о жаловании я некоторым образом и хотел поговорить, а по поводу представительского припаса извольте, не беспокоится.
И чуть погодя.
— А у вас неплохой вкус, Николай Александрович.
— Это у вас неплохой вкус, Валерьян Анатольевич.
— Хе-хе. Справочки навели.
— А как же. Работать-то вместе.
— Будем ли работать?
— А это как скажете. Заинтересуйте.
— А тут справочки не навели?
— Признаюсь, больно уж мутное говорят.
— Чего ж покупали?
— Так я не вас покупал. Склады. А ваш институт, мне генерал по пьяни подписал. Кто же от такого откажется?
— И смех и грех. — Профессор снял очки, нахмурился и вмиг из благодушного, чудаковатого ученного превратился во что-то иное. Николай Александрович, закаленный чудесами нарождающейся российской рыночной экономики человеком был не робким. Но взгляд, которым его наградил, Валерьян Анатольевич очень ему не понравился.
С год назад приглашен Николай Александрович был в Среднюю Азию, к баю какому-то и решил тот бай гостей своих орлиной охотой удивить. Ехать не хотелось, но загипнотизированный угрозой смертельной обиды, которая почему-то всегда безотказно действует на гостей из России во всех национальных республиках, собрался и не пожалел. Свежо, интересно, вкусно. Но один момент застрял в памяти намертво. Когда огромная птица сорвалась с наруча, она кинула взгляд по сторонам. И глаза орла на долю секунды зацепили глаза Николая Александровича. В них не было сомнения в победе. В них было лишь сомнение, стоит ли рвать его, Николая Александровича. Или не рвать?
