величайшей, непостижимой антиномической проблемой философіи, догматики и мистики: какъ Безконечное соприкасается съ конечнымъ, Богъ съ тварью? Это – проблема, типично разд?ляющая умонастроеніе Востока и Запада, какъ показала посл?дняя геніальная вспышка эллинской метафизики въ XIV в?к?, во время такъ называемыхъ исихастическихъ споровъ. Западъ остался съ ?омой Аквинскимъ и его ученикомъ Варлаамомъ Калабрійскимъ, а Востокъ съ Григоріемъ Паламой, архіеп. ?ессалоникійскимъ. Посл?дній былъ даже канонизованъ за свой метафизическій подвигъ. Русскій религіозный опытъ оказался наибол?е р?шительнымъ и адекватнымъ оправданіемъ исихастическаго богословія. Если, по богословію Григорія Паламы, Богъ въ своей чистой Сущности не вм?щается въ лицахъ и вещахъ тварныхъ, то въ своихъ «энергіяхъ», т. е. д?йственныхъ актахъ, онъ реально и существенно имъ сообщается и присутствуетъ въ нихъ. А вещи и лица, въ благодатномъ, аскетическомъ подвиг? удостоившіяся этого обитанія въ нихъ Бога, сами черезъ это «обожаются» (??????). Церковь есть сокровищница безчисленныхъ «энергій» Божіихъ, «обоженныхъ» объектовъ: пророки, святые, таинства, слова св. Писанія и церковныхъ молитвъ, самыя имена Божіи, чудеса, чудотворныя иконы и мощи, вс? освященные предметы – все это сосуды Самого Божества. Ни одинъ изъ народовъ, крещенныхъ греками, кром? русскихъ, не воспринялъ съ такой силой этого, какъ бы физически ощутимаго присутствія Бога въ тварныхъ, матеріальныхъ, но благодатно преображенныхъ церковнымъ освященіемъ вещахъ. Русскій въ храм?, прикасаясь къ каждой точк?, ощущаетъ какъ бы б?гущіе повсюду электрическіе токи божественной силы и святости. Онъ какъ бы физически сотрясается ими. Для него немыслимая дерзость и тупость, зайдя въ алтарь, хотя бы на минуту положить свой зонтикъ на престолъ, какъ это д?лаютъ въ Греціи, или встать на престолъ ногами, чтобы обтереть пыль съ подсв?чниковъ, какъ это д?лають повсюду въ римско-католическихъ церквахъ. Сама русская правительственная іерархія д?лала въ этомъ отношеніи роковыя ошибки, ибо сама въ сильной степени отравлялась западнымъ раціонализмомъ черезъ свои школьные учебники, заимствованные у Запада. Такъ было въ XVII в., когда создался печальный расколъ старообрдядчества. Такъ было и недавно, на нашихъ глазахъ въ 1912-13 гг. когда группа русскихъ а?онскихъ монаховъ, продолжая въ точности традицію исихастовъ, объявила, что «имя Божіе и есть Самъ Богъ». По недостатку образованія и изъ полемическаго задора они, какъ и старообрядцы XVII в., огрубляли пониманіе этого тезиса. Это дало поводъ русской церковной власти одержать надъ ними легкую вн?шнюю поб?ду. Свободное, неофиціальное русское богословіе встало на защиту этихъ такъ называемыхъ «имяславцевъ». Изв?стный русскій религіозный философъ Вл. Соловьевъ въ этомъ курс? восточной мысли употреблялъ терминъ «богоматеріализмъ». Не будемъ пугать западную мысль этимъ причудливымъ терминомъ, но скажемъ такъ, что русскому благочестію присуще особо острое ощущеніе Бога въ матеріи. Но это не им?етъ ничего общаго съ пантеизмомъ. Какъ разъ наоборотъ, это исключаетъ всякій пантеизмъ, всякую физическую, автоматическую «повсюдность» (ubіquіtas) Божества. Божественныя «энергіи» обитаютъ лишь въ душахъ и вещахъ облагодатствованныхъ. Вс? же прочіе предметы или души, не достигшіе путемъ подвига или церковнаго освященія благодатствованія, часто не нейтральны, а наоборотъ служатъ сосудами антибожеской, нечистой силы, оругіями злыхъ духовъ. Это не ???-???????, какъ данное, а ???-??- ???????, какъ должное. Это заданіе для христіанъ и для церкви, чтобы собрать «все-въ-Бог?» и уготовать подвигомъ благочестія пути вселенія «Бога-во-все» (I Кор. 15, 28). Въ этомъ живомъ ощущеніи обитанія Бога въ земной святын? – корень русскаго обрядов?рія, «старообрядчества», а не въ элементарномъ нев?жеств? или языческомъ суев?ріи, какъ это рисуется людямъ безрелигіознымъ. Недостатокъ научнаго образованія, конечно, запуталъ обрядовый споръ въ XVII в., но существо его состояло не въ грамматическихъ или археологическихъ спорахъ, а въ мистик? и теургичности русскаго культоваго благочестія. Прикосновеніе къ разъ установившимся формамъ богослуженія было до нестерпимости бол?зненно, ощущалось русскими, какъ профанація святыни.
Русскіе христіане, жаждавшіе всей душой свести Іерусалимъ небесный на землю, чтобы вся жизнь земная – въ добываніи хл?ба насущнаго, въ пищи и въ питіи, въ строеніи дома, семьи, хозяйства, государства – была освящена молитвами и благословеніями церкви, постепенно въ устроеніи всей земли своей, въ созданіи на ней большого государственнаго т?ла, сплошь покрытаго храмами съ множествомъ крестовъ на ихъ крыльяхъ (храмъ немыслимъ безъ сіяющаго какъ бы въ неб? креста на его верхушк?), увид?ли воплощеніе царства Христова на земл? и назвали свою землю «святой Русью». Количество святыни, число святыхъ, чудотворныхъ иконъ, мощей, чудесъ, подвижниковъ, богоугодныхъ людей рисовалось русскимъ все возрастающимъ и накопляющимся на Святой Руси, такъ что вс? камни и все дерево ея зданій становились освященными, обмоленными, благодатно преображенными среди остального, мен?е священнаго, бол?е нечистаго и въ ритуальномъ небреженіи погибающаго міра.
Какъ же на почв? такой религіозной психологіи, какъ бы возвращающей насъ къ мистик? ветхозав?тной ритуальной левитской чистоты, переживаются русской душой основные догматы христіанства: отношеніе ея къ Спасителю Нашему, Господу Іисусу Христу, евангельское сознаніе богосыновства, благодать и свобода и перв?йшія «царскія» запов?ди о любви къ Богу и ближнему?
Прежде всего прим?чательный фактъ. Греческое богословское созерцаніе Св. Софіи, какъ особаго образа второй ?постаси Св. Троицы, нашло свое литургическое воплощеніе въ посвященіи имени св. Софіи н?сколькихъ ка?едральныхъ храмовъ. По подражанію грекамъ появились и на Руси храмы св. Софіи. Но богослужебное празднованіе имъ было пріурочено къ праздникамъ въ честь Пр. Богородицы, и св. Софія истолкована была отчасти, и въ иконоборческой трактовк?, какъ образъ Богоматери. Количество чудотворныхъ и чтимыхъ иконъ Богоматери исчисляется въ Россіи многими десятками, а богородичныхъ храмовъ – тысячами. Любимыми службами и ака?истами у русскаго народа являются преимущественно богородичныя службы. Свои столичные національные соборы русскіе посвящали Пр. Богородиц?: Кіевскій – Десятинный, Владимірскій и Московскій – Успенскіе, СПбургскій – Казанскій. Что это: забвеніе Христа, искаженіе догматики? Ничуть. Это только своеобразное преломленіе догмата искупленія въ національномъ дух?. Русскому сознанію совершенно несвойственно исторически-идиллическое отношеніе къ евангельскому прошлому. Ни Ренанъ, ни Штраусъ, ни одна позитивистическая германская «Leben-Jesu» не могли бы родиться въ русской голов?. Созерцаніе отъ прошлаго устремлено къ грядущему. Для насъ Христосъ грядетъ во слав? судить живыхъ и мертвыхъ. У русскихъ принятъ греческій иконный образъ «Пантократора» – «Господа Вседержителя», Христа, Царя и Судіи. Русскій не дерзаетъ въ своемъ аскетическомъ самоосужденіи просто предстать предъ Праведнымъ Судіей. Онъ ищеть заступника. По гр?шному опыту онъ знаетъ, что есть одна естественная любовь, которая прощаетъ все, которая милосердна безпред?льно, это – любовь матери. И такой своей Матерью и Всемилосердной Матерью всего слабаго, гр?шнаго рода челов?ческаго русскій признаетъ Матерь Божію, вм?ст? съ страданіемъ за Сына Челов?ческаго принявшей въ ея раненую душу (Лук. 2, 35) всю скорбь людскую. Она сострадательно и любовно покроетъ «честнымъ своимъ покровомъ» несчастнаго кающагося гр?шника и этимъ спасетъ его на праведномъ суд? Божіемъ отъ заслуженнаго наказанія. Никогда русскій не воображаетъ и не изображаетъ на иконахъ Пр. Богородицу одинокой, безъ младенца, и юной д?вой. Только на иконахъ Введенія и Благов?щенія, по необходимости. Онъ видитъ ее только какъ матерь съ младенцемъ. Изображаетъ часто зр?лой, почти на границ? старости, женщиной – «старицей», съ безконечной скорбью на лиц? за весь родъ челов?ческій. Въ этомъ смысл? материнскаго заступничества русскій и повторяетъ часто въ молитвенномъ смиреніи восточную формулу: «Пресвятая Богородица спаси насъ!» И фольклористически наблюдая это, могутъ сказать, что это не религія Христа, а религія Божіей Матери. Разум?ется это неточно и въ глубин? совс?мъ нев?рно.
Какъ и вся Восточная Церковь, русское христіанство теоретически совершенно не интересуется мучительнымъ для Запада вопросомъ о свобод? и благодати. Онъ зд?сь кажется искусственнымъ, даже какъ бы не христіанскимъ, поставленнымъ, какъ бы языческой гордостью. Вопросъ предр?шается для русскаго религіознаго сознанія психологически, какъ самоочевидный. Восточному сознанію вообще чужда претензія какой бы то ни было личности сводить счеты съ Богомъ, думать о какихъ то своихъ силахъ и т?мъ бол?е «заслугахъ». Ему не надо было исканій Августина, мукъ Лютера и героизма Кальвина, чтобы познать всю глубину откровенія Павлова о спасеніи только благодатью, даромъ даруемою за в?ру. Со своимъ отт?нкомъ и на своемъ психологическомъ язык? русскій называетъ эту благодать «милосердіемъ», «милосердной любовью Божіей», выстраданной страданіями Первомученника за вс?хъ – Господа Іисуса.
Когда русская душа ставится предъ вопросомъ о любви къ Богу и ближнему, она опять чувствуетъ опасность согр?шить какой-то гордостью. Она почти не см?етъ помышлять, о томъ, что «именно она» любитъ Бога. Н?тъ, она сладостно думаетъ, она непоколебимо знаетъ и она безконечно ут?шается, проливая потоки слезъ радости о томъ, что «мы возлюблены Богомъ», такъ что «онъ и Сына Своего Единороднаго далъ» за насъ (Іоан. 3, 16), недостойныхъ, гр?шныхъ, окаянныхъ. «Богъ есть любовь» (I Іоан. 4, 9) – вотъ что
