Все это Антон припоминал так безучастно, как будто все случилось не с ним, а с кем-то другим; а все- таки ему было тяжело, скучно и как будто чего-то жалко, и хотелось напиться, нахлестаться водки.
Во втором этаже открыли окно, и оттуда полосой лег через темный двор желтый яркий свет. Отчетливо виднелся нарядный тюль занавесок, и слышались взрывы оживленных голосов, а потом кто-то громко и быстро заиграл, звонко засмеялся и крепко хлопнул крышкой рояля.
Антон чутко слушал чужие яркие звуки, пока не закрыли окно и все затихло, потом машинально потрогал гармонию, повертел ее в руках, стараясь не испустить ни одного звука, и ему показалось, что стало бы легче, если бы заиграть. Было уже поздно. Антон по обыкновению тяжело вздохнул и пошел спать. Пока он лежал с открытыми глазами, он думал о том, что надо платить за кожу, и о том, как на прошлой неделе околоточный, не разобрав в чем дело, без вины хлестнул его по зубам. Губа вспухла, и кровь пошла, пачкая посинелые десны.
Тяжелый воздух охватил его, сгустился и застыл. Антону стало сниться, что на него, пьяного, наехал извозчик и давит его к твердой мостовой тяжелыми колесами.
II
На другой день было воскресенье, а к вечеру Антон сидел в трактире.
Машина играла что-то очень шумное, но совсем невеселое. Было страшно накурено, шмыгали половые, тяжело и нерадостно хохотали и кричали люди, а в бильярдной четко стучали шарами. Антон пошел туда. Играть он не умел, но ему очень нравилась эта игра, потому что сукно было такое зеленое, шары такие чистенькие, белые и стукали бойко и весело.
Играли двое приказчиков, и один из них, высокий, кудластый парень, так ловко щелкал но шарам, что Антон довольно улыбался.
'Ловкач! - думал он, с уважением и завистью глядя на приказчика, вспотевшего от форсу. - А поиграл бы и я, право... я до этих делов мастер!..'
И он чувствовал нежность к приказчику.
Но приказчик стукнул его турником в грудь, скиксовал и яростно выругался:
- Какого черта лезе...шь!.. места мало, что ли!
Антон оробел и отошел, чувствуя обиду и боль в груди.
- Шляются тут, - проговорил приказчик и помелил кий.
- Отойдите, видите - мешаются... - счел своим долгом присовокупить маркер, быстро оглядев своими оловянными глазками Антона с ног до головы.
- Шушера! - проворчал он, подавая машинку игрокам.
Антон сопел и краснел, отодвигаясь все больше и дальше, пока не стукнулся затылком об ящик для шаров; тогда он обмер от конфуза и застыл, испуганно и скоро мигая веками.
Про него сейчас же и забыли. Игроки щелкали шарами, два мальчика мрачного вида горько укоряли друг друга каким-то двугривенным, лампа над бильярдом сумрачно коптила, а из зала слышался теперь разухабистый мотив 'Гейши'. Антон успокоился, стал оглядываться по сторонам и даже попросил у маркера закурить. Маркер почесался, подумал и сказал:
- На столе завсегда для этой цели спички поставлены.
Но Антону очень хотелось говорить. Ему еще со вчерашнего вечера было почему-то грустно, и водка, выпитая им, не только не прогоняла грусти, но, напротив, даже как-то давила на сердце.
- Скучно вот, знаете, что без компании, - заискивающе произнес он, закуривая папиросу, и по лицу его видно было маркеру, что он хотел и боялся предложить папиросу и ему. И именно потому маркер посмотрел на него с нескрываемым презрением, ухмыльнулся и отошел.
Антон еще скорее замигал глазами и потихоньку ушел в зал. Там он спросил еще полбутылки водки и выпил всю, а потом долго сидел, понурившись и горько глядя на соленый огурец, лежавший перед ним на блюдечке. По привычному шуму в ушах и по тому, как глухо и будто издали доносились до него все звуки, Антон очень хорошо понимал, что он уже пьян. И это было ему обидно, как будто в этом был виноват кто-то другой, постоянно его обижавший.
'Рабочий я человек!' - подумал он, и ему захотелось плакать и кому-то жаловаться. Машина завела грустное-грустное, и Антон, покачивая головой и крепко прижав руку к щеке, запел что-то несуразное, без слов и без мотива. Ему казалось, что выходит очень хорошо и нестерпимо жалостно. На глазах у него показались слезы.
- Здеся петь не полагается... не извольте безобразить! - сказал половой, подскальзывая к Антону на мягких подошвах.
- П...почему? - со скорбным недоумением спросил Антон, поднимая посоловевшие, налитые слезами глаза.
- А потому, - ответил половой и внушительно прибавил: - Пожалуйте из заведения.
- Эт...то почему? - еще с большим недоумением и с глухо подымавшимся в нем раздражением повторил Антон.
- Оченно безобразно... Пожалуйте, честью просят, - настойчиво твердил половой. Антон оробел и встал.
- Ну, что ж... я пойду... Рабочему человеку нельзя посидеть... гм... очень странно, - бормотал он, отыскивая шапку, упавшую за стул.
- Ничего, ничего, пожалуйте! - твердил половой.
Антон, покачиваясь, двинулся из зала, а чувство обиды все больше и больше росло в нем, причиняя его пьяному мозгу почти физическое страдание. Половой шел за ним, но Антон покачнулся между столами, повернул и влетел в двери бильярдной. Теперь он был уже так пьян, что почти ничего не видел и не понимал; перед его глазами стояло какое-то оранжевое марево, в котором плавали и тонули лица, звуки, голоса и быстро бегающие по ярко-зеленому сукну шары. Половой задумчиво постоял у дверей, но кто-то кликнул его, и он исчез. Антон, широко расставив ноги и опустив голову, тупо присматривался к тому, что делалось на бильярде, и все усиливался понять, в чем дело, - не то на бильярде, не то в нем самом. Тот самый приказчик, который толкнул его и обругал, попался Антону на глаза, и Антон машинально долго всматривался в него. - Дуплет в угол! - звонко прокричал приказчик, и в эту самую минуту Антон вспомнил его лицо, и беспредметное чувство озлобленной обиды, которое мучило его, вдруг нашло исход. Точно что- то бесконечно огромное в мгновение сжалось и вылилось в это тупое усталое лицо.
- По...звольте, - проговорил он неожиданно, подходя к бильярду и всем телом наваливаясь на сукно.
- Чего? - машинально спросил приказчик и, не дожидаясь ответа, оттер Антона плечом и крикнул: - Пятнадцатого в угол направо!
- Нет, это что... направо! - со злобной бессмысленностью сказал Антон.
- Отойдите, отойдите, - протянув между ним и бильярдом машинку, говорил маркер.
Но Антон отстранил машинку рукой и, не спуская воспалившихся глаз с приказчика, продолжал:
- Нет, что же... я тоже играть желаю... Имею такое намерение, чтобы... направо!.. Разве как рабочий человек... нельзя, чтобы...
Маркер взял его за локоть.
- Нет, ты пусти... чего хватаешь?.. А он меня толкнул... рабочего человека! У меня руки че-ер-ные, - слезливо сказал Антон, показывая черные корявые пальцы: - рабочий человек... а он меня так... Желаю я знать, как это так, чтобы рабочего человека направо!
- Ишь мелет, пьяная рожа! - засмеялся приказчик. - Маркер, ты чего смотришь!
- Ступай, - сердито проговорил маркер и взял Антона за плечо.
И вдруг чувство обиды возросло в Антоне с бешеной силой.
- Пу...сти, - сквозь зубы крикнул он задавленным голосом и с силой вырвался, так что затрещал пиджак. - Он толкнул, а меня хватать! совершенно трезвым тоном прокричал он и смахнул рукой шары с бильярда.
Шары со стуком полетели через борт, но Антона уже схватили за руки, сшибли с ног и поволокли по полутемному коридору.
- Пусти!.. черти! - кричал Антон.
Кто-то с размаху ударил его по скуле, и соленая кровь сразу наполнила ему рот. А голос, как показалось Антону - приказчика, торжествующе прокричал:
- Вот так... славно!
