Данила притаился, молчал, но скоро понимать начал, что молчать в такое время неудобно, и, как многие мужчины при подобных обстоятельствах, принялся неуклюже каяться:
- Прости! Я ж не знал, что ты такая... - Помолчал, лицо ее пощупал, оно было в слезах. - Войну прошла, огни и воды, и вот...
Она вдруг встрепенулась, бесцеремонно пощупала его промежность:
- Тюха! Застирывать надо. И брюки, и кальсоны.
- Зачем?
- Зачем? Зачем? Разболокайся, говорю...
В тесноте, неумело ворочаясь, он начал снимать с себя, что велели. Марина помогала ему. Вскоре зачурлюкала вода в кране дежурного бачка для питьевой воды, взбрякивала пряжка ремня, пощелкивали о железо пуговицы, и вот злоумышленница с узлом в руках вскарабкалась на нары, долго пристраивала брюки в открытое окошко, цепляла их за крючки люка, чтоб обдувало.
- Кальсоны наденешь мокрые. На штаны солдаты подумают, может, описался боец, кальсоны - это, брат, улика.
Они прибрались и теперь уж лежали, прижавшись друг к другу под шинелью.
- Прости еще раз, - прошептал он еле слышно.
- Да не переживай ты, Даня, не казнись, поздно или рано это неизбежно произошло бы. - И долго, долго молчала, не шевелилась и как-то слишком умудренно и устало добавила: - Да теперь и не зашьешь обратно, даже операционным кетгутом, пластырем не заклеишь. Конечно, не в такой бы постели, не в этом логове, но не одни мы нынче такие бесприютные. Спи! Спи давай. - И она стала, как ребенка, прихлопывать его по шинели, баюкать вроде.
- Выходит, мы теперь уж муж и жена, - засыпая, прошлепал своими детски пухлыми губами Данила.
- Выходит, - подтвердила она и поцеловала его в щеку, в преддверии бороды обметанную пухом.
- А кетгут - это чё?
- Багор через плечо, спи.
