- Я не хочу. Я не буду! - уже по-мальчишески вызывающе звонко закричал младший лейтенант. - И никуда не пойду. Я драться, я воевать до последнего вздоха буду! - Пищенко подтолкнул его, он едва не упал, уронил пилотку, подняв ее, отряхивая о колено, еще звончее закричал: - Воюете четвертый год и еще десять лет провоюете...
Майор приостановился, смерил с ног до головы младшего лейтенанта и внятно, всем слышно произнес:
- Го-овнюк! - и пошел быстро к сыто урчащему заведенному 'студебеккеру'.
Пищенко строго и тоже чтоб всем слышно было прокричал младшему лейтенанту:
- Идите, быстро идите в кабину, а то, неровен час, допекете людей, сократят они вам срок войны!
- Как это сократят?
- Очень просто! Шлепнут и закопают вместе с теми вон, кого по вашей милости убило, и напишут на фанерке: 'Пал смертью храбрых в борьбе с гитлеровскими захватчиками', и маме не объяснят, как пал. Пал и пал... Пищенко был въедливый человек, но любил майора и, отворачиваясь, добавил: - А товарищ майор, между прочим, еще на Хасане ранен... - и еще, помолчав, добавил: - А ругаются по-черному товарищ майор исключительно редко.
До вечера просидел Растягаев в кабине машины. К сумеркам был налажен мост, колонна втянулась в местечко Грицев. Там солдаты из других, более прытких частей распределились уже по хатам, заняли оборону на высоте, протянули связь к артиллеристам, был отряжен транспорт за снарядами, за горючим и за продуктами. Младшему лейтенанту Растягаеву вернули наган, передали приказание ехать на газушке взвода управления за этим самым транспортом. Не самовольничать, выполнять ответственное задание и во что бы то ни стало привезти побольше снарядов и сухарей. Ехидный Пищенко передал слова майора Проскурякова: 'Чтобы вы в дороге обдумали свое поведение'.
Младший лейтенант Растягаев с распухшим носом хрястнул дверцей кабины газушки, велел шоферу трогаться и подумал, что слова Пищенко, сказанные ему на прощание, вовсе и не слова майора, самогo' этого командирского холуя слова, но обмозговать все же кое- что было необходимо.
