'Заработала' язву желудка. Просилась на более легкую работу - не разрешили.
'А в царское время революционеры, кажется, вообще в ссылке не работали', - сказала я.
Лариса Иосифовна улыбнулась: 'Да, и получали содержание от правительства. Когда к Ленину приехала в ссылку Крупская, он подал заявление, чтобы ему увеличили содержание. Мой дядя - Тан-Богораз - был в ссылке в Сибири в начале века. Он просил, чтобы для продолжения его научной работы ему разрешили поехать на Аляску и в Америку. И ему разрешили. Во время отсидки! Мой дядя был революционером, народником - и лингвистом, этнографом, писателем'.
По возвращении из ссылки в Москву ее, кандидата филологических наук, не брали ни на какую работу, даже ночной няней в детсад. Устроилась лифтером, зарабатывала себе стаж и пенсию, получая сущие гроши.
Я спросила, было ли ей страшно?
Ведь с ними, правозащитниками, боролись от имени 'державы', народа, 'во благо' и 'во спасение', - как на войне, всеми средствами, и в любой момент могло случиться все, что угодно.
'Нет, не было страха, - ответила она. - Может быть, потому, что среди нас находилось много здравых людей, которые были в состоянии оценить степень риска, поступки, совершаемые нами, не были самоубийственными. Не стоит преувеличивать смелость нашего поведения. Тем более не стоит тем, что кажется смелостью, измерять и оценивать поступок каждого из нас в отдельности. Кто-то рисковал по обстоятельствам своей жизни больше, кто-то меньше. Но не в этом дело. Мы понимали: за свободу, за то, чтоб чувствовать себя свободными людьми, надо платить.
А сегодня я боюсь поиска новых героев. Потому, что путь этот уже пройден. С семнадцатого года начиная. Тогда одних идолов свергали с пьедестала, других водружали на пьедестал. А сейчас, похоже, началось по-новой: этот человек - командир, он нам сейчас все скажет. Но убеждать можно логикой, а не личностью.
Вот появляется статья о нашей демонстрации шестьдесят восьмого года под заголовком 'Можешь выйти на площадь?'. Господи, но ни я, ни мои друзья никогда не призывали кого бы то ни было выходить с нами на площадь.
Именем моего покойного мужа Анатолия Марченко сегодня как бы клянутся. Он написал книгу 'Живи как все'. Он хотел жить по-своему. Появляется статья под названием 'Живи, как Марченко'.
Каким-то непонятным образом (а может, как раз понятным?) новое поколение усвоило мифологический тип сознания.
А я и мои друзья положили жизнь на то, чтобы добывать истину самим. Жить иначе - значит освобождать себя от ответственности'.
Но почему же сегодня в нашей непростой и бурной жизни в парламенте и на митингах, средь новых вождей и политических деятелей, мы видим чрезвычайно мало правозащитников? Почему люди, благодаря которым родились новые возможности для развития человека и общества, оказались как бы не у дел?
У нас не было конструктивной программы. Мы настолько не надеялись на успех (знаете, даже тост провозглашали: 'За успех нашего безнадежного дела'), что совершенно не готовились к тому, что станем делать, когда наши идеи победят в обществе. Результат в итоге грустный. На месте правозащитного движения - такая безответственная организация, как 'Демократический союз'.
Но после мучительных раздумий Лариса Богораз пришла к выводу, что в глухие годы застоя конструктивная программа была только у одного правозащитника - Андрея Дмитриевича Сахарова.
Для нее очень важно понять: почему правозащитное движение оказалось не готово к новому витку истории?
'Мы чурались политики. Не думали, что настанет время настоящей политики. Время настоящей политики наступило. Но в нем, в этом времени, оказалось чрезвычайно мало настоящих политиков и много политиканов'.
'Прежде всего мне трудно принять в теперешних демократах их слишком большую радикальность. Радикальность, которая не была свойственна правозащитникам. Правозащитники избирали форму диалога со всеми слоями общества. Никакой диалог не может быть таким, вот я стою на этом месте - и с этого места не сдвинусь. В диалоге надо идти навстречу друг другу'.
О Литве:
'Это, действительно, в нас стреляли. Это, действительно, наша кровь пролилась. И если думать иначе - то завтра мы вновь станем говорить: ах, виноваты те, кто нас не туда повел. Нет, мы сами виноваты. Мы еще очень слабы, оказывается. Но станем во сто крат слабее, если опять позволим тысячам недоправд сцепиться, закольцеваться, если не вытащим все-таки правду на свет божий'.
Необратимо может быть лишь нечто в человеке.
'Нужны индивидуальные точки необратимости, и важно, сколько таких 'точек', в противодействие которых упирался бы любой обратный процесс распада и разрушения... Вера в человека только это и означает. Можно верить и полагаться лишь на верящего человека, способного, веря, самого себя переделывать и совершенствовать. В своей точке, независимо от того или иного социального механизма', - писал недавно ушедший из жизни 'шестидесятник', философ Мераб Мамардашвили.
Разрешающие индивидуальные точки - это мы с вами.
