Она смотрела на него с пристальным удивлением.
- Вот что, Свиридов, - через силу равнодушно сказала Аня, поняв все. Замолчите, я вас прошу. Езжайте, ради бога, я теперь справлюсь и без вас.
Он с плохо скрываемым облегчением качнулся взад и вперед, комкая лицо какой-то подобострастной улыбкой, заговорил быстро:
- Анечка, это единственное разумное решение, через три дня я буду в партии и нажму на все педали! Только, умоляю вас, милая, поймите же правильно. Я немедленно пришлю катер, но не думайте, не думайте, Анечка, что одному на плоту мне будет так уж легко! Это было бы заблуждением!..
- Уезжайте быстрей, сейчас, - повторила она и отвернулась.
Она не видела, как он, затрещав ветками, поднялся, спешащими движениями застегивал плащ и, прихрамывая, пошел к выходу, выговорив тихим заискивающим голосом:
- Я плот осмотрю, Анечка. Постараюсь сейчас.
Она не повернулась, ничего не ответила, горькие обидные слезы душили ее.
6
Только утром на третьи сутки Кедрин очнулся и, открыв глаза, долго лежал неподвижно, весь в холодном липком поту, и, когда губы его зашевелились, она едва разобрала слабый шепот:
- Где мы? Что со мной? - И брови чуть-чуть дрогнули, он с трудом поднял голову, нашел осмысленные взглядом Анино лицо, спросил непонимающе: - Это вы, доктор? Где мы?
- В палатке. Лежите, лежите, пожалуйста. Все хорошо.
Тогда он послушно опустил голову, потом, как бы мучительно пытаясь вспомнить что-то, проговорил наконец нетвердо и хрипло:
- Аня, вы ходили куда-то ночью... в дождь... когда это было? - И с каким-то виноватым выражением потер грудь. - Скрутило меня. Что же это такое? И, знаете, в голове ни одной мысли. Какое-то блаженное успокоение...
А она, сдерживая радость, присела рядом на топчан, не отрываясь от его исхудавшего виноватого лица, неожиданно сказала почти шепотом, как ребенку:
- А теперь мы будем лежать и слушаться врача...
Повернув к ней голову, он как-то по-детски, неуверенно и робко, растягивал в улыбке почерневшие губы и все, задумчиво морщась, тер под тулупом одной рукой грудь.
Он неузнаваемо за эти дни изменился: обросшие щеки ввалились, на скулах выступил кирпично-желтый румянец; говорить ему еще было трудно, голос звучал ослабленно-глуховато, надтреснуто, его открытая шея казалась беспомощной - глядеть на этого человека, недавно сильного, было до боли странно ей.
- Хотите есть? - спросила она, наклонясь к нему. - Вы только не говорите. Вы только головой кивайте.
Он еле заметно усмехнулся и смежил веки.
- Нет.
- У вас болят суставы?
Он отрицательно покачал головой и опять, точно вспоминая, с немым поиском оглядел палатку, затем спросил:
- Свиридов где?
- Уехал. В партию.
- Зачем?
- Так нужно было, наверно, - спокойно ответила Аня. - Сказал, что вернется... Или как там... нажмет на все педали, чтобы за нами прислали.
Он проговорил:
- Что он еще сказал?
- Ничего. - Она выпрямилась. - Сказал, что у вас энцефалит. Поставил диагноз. И уехал. Обещал прислать катер.
- Ничего не понимаю. Энцефалит? Можно мне курить, доктор? Обещал прислать катер?
Он потянулся за трубкой, которая вместе с планшетом лежала в изголовье топчана возле его часов, взял ее, стал набивать дрожащими от слабости пальцами, и ей показалось, что даже пальцы у него исхудали. Она легонько высвободила трубку из его рук, мягко сказала:
- Это... потом. Хорошо?
- Вы понимаете, в чем дело? - спросил Кедрин. - Мы приблизительно на трети дороги от партии. Катер в ремонте. Не понимаю, как может вернуться Свиридов? На веслах? Это пять дней...
- Пока об этом говорить не будем, - сказала Аня. - Мы обождем. Вам нужно окрепнуть.
- Вы думаете, у меня... серьезная болезнь? - Он прищурился. - Вы мне сразу скажите - долго с ней возиться? Почему вы сказали об энцефалите?
- Нет, - твердо ответила она. - Мне кажется, теперь вы поправитесь скоро. У вас была тяжелейшая простуда, к энцефалиту это не имеет никакого отношения.
- Не хотелось бы иметь с ним дело...
Кедрин посмотрел на какие-то лекарства и ампулы, разложенные на газете, на новенький шприц в металлической коробочке, потом посмотрел на ее осунувшееся, словно омытое бледностью, лицо, на темные круги под засветившимися глазами и, встретясь с ней взглядом, вполголоса проговорил:
- Мне кажется... Вы устали со мной? Да?
7
На исходе следующего дня Кедрин попробовал встать, но его покачивало из стороны в сторону и при малейшем движении, даже от поворота головы, сразу же бросало в горячий пот, позывало на тошноту. Сильное его тело, высушенное жаром, не слушалось, не подчинялось ему, колени подгибались, и лишь с помощью Ани он доковылял до окна, сел, хрипло переводя дыхание; она, придерживая его, сказала:
- Вам все-таки полежать надо. Окрепнуть.
Он шепотом ответил:
- Клин клином... как говорят... Будем учиться ходить.
Трудно дыша, он с любопытством выздоравливающего поглядывал на забрызганное слюдяное окошко, вделанное в брезент палатки, и прижмуривался, как от ослепительного света; его глаза после болезни казались неузнаваемо теплыми и глубокими, беспричинная улыбка то и дело возникала в них вместе с мальчишеским удивлением.
А по оконцу косо ползли капли, снаружи на мокрых ветвях дрожали, мотались глянцевито-влажные листья под дождем, и все время шуршало над головой, стучало по брезенту палатки. Листья, сорванные ветром, летели мимо оконца, один желтый, большой, на секунду прилип, прижался к слюде и медленно соскользнул тенью.
- Видели? - изумленно сказал Кедрин. - Заглянул в окно. Любопытный! Видели или нет?
И, выбив трубку о железную печь, тихонько засмеялся. Аня украдкой наблюдала за ним, и по всему тому, что он делал, говорил, даже по тону его голоса она понимала, что он выздоравливал.
- Кедрин... вы трубку не курите. Хотите, я вам сверну козью ножку? Я умею. Это вот так делается. - Она достала из кисета Кедрина старую, сложенную в книжечку газету, оторвала уголок и, чуть наклонив голову, начала старательно вокруг пальца сворачивать козью ножку; свернула, подула в середину, сказала: - Теперь сюда надо насыпать табак. Правда ведь? Дайте табак. А теперь курите. Я вам сейчас спичку зажгу.
Зажгла спичку неумело, держа ее за кончик, но, когда он наклонился к огню, спичка потухла, и она с возмущением проговорила:
- Я бы директору спичечной фабрики такой нагоняй дала, ужасные спички!
- Потому что к спичкам не приложена инструкция, как их зажигать, шутливо сказал Кедрин. - А кто вас научил: свертывать козью ножку?
- Мой дед.
- Завидую вашему деду.
Оба рассмеялись, и' внезапно почудилось Ане, что его слова и этот смех разрушили что-то стоявшее между ними, и с чувством невнятного испуга она поднялась, следя за струйками, беспрерывно ползущими но оконцу тонкими извивами.
Кедрин застегнул пуговицу на вороте, глухо сказал:
- Вы похудели, Аня. Вы устали со мной?
