(а ведь это было твое желание), ты пренебрегаешь мною? Ответь мне, если сможешь, – или я отвечу так, как я думаю и как считает весь мир. Объяснение я могу найти только одно – ко мне тебя привела не любовь, но вожделение плоти, и искал ты во мне не друга, но способ насытить похоть. Поэтому, когда плотские утехи стали для тебя недоступны, то незачем было уже делать вид, будто любишь. Любимый! Думать так страшно, но так думаю не я одна – так считают все. Во мне говорит не обида – я передаю суждение всех. Хотела бы я, чтобы слова мои были пустым опасением и чтобы любовь, в которой ты клялся мне, оказалась истинной. Докажи мне это, чтобы горечь моя могла утихнуть, объясни мне, почему ты, который клялся мне в любви, теперь ни в грош меня не ставишь. Скажи – ведь я так желаю, чтобы нашлось объяснение, которое оправдает твои дела! Прошу, не откажи – ведь тебе ничего не стоит оказать мне эту милость. Мы разлучены с тобой, явись же мне хоть в письме. Дай мне прочесть слова, написанные твоей рукой, – уж у тебя-то слов хватит. Если же ты не желаешь одарить меня добрым словом, к чему тогда надеяться мне на добрые дела. Если ты отказываешь мне в любви на словах – как ожидать от тебя любви на деле?
Я не ожидаю награды от Бога ни за уход в монастырь, ни за что-либо другое, потому что делала все не ради Него – за Богом следовал ты, я же следовала за тобой. Да, я первой приняла монашеское покрывало, но ты настаивал на этом, боясь, как бы я не разделила участь жены Лотовой, и потому пожелал, чтобы мое обращение к Богу состоялось раньше твоего. Твое недоверие ко мне, признаюсь, наполнило мое сердце печалью и стыдом, ведь Бог знает – я не колеблясь пошла бы за тобой хоть в ад. Сердце мое не принадлежало мне – оно было с тобой и остается с тобой даже сейчас. Если сердце мое не с тобой, то где оно? И если нет тебя, то как я могу существовать?
Ты знаешь, мой возлюбленный, и знают все, что, теряя тебя, я утратила все… Только ты один можешь заставить меня не грустить, только ты можешь доставить мне радость и облегчение страданий. Ты единственный человек на свете, перед которым я чувствую настойчиво меня зовущий долг: ведь все твои желания я смиренно исполнила. Я не противоречила никогда ни единому твоему слову. Но во мне достало сил, чтобы не утратить и саму себя. Я сделала даже больше этого. Как удивительно! Моя любовь превратилась в истинный восторг. По твоему велению… я выбрала иной наряд и изменила сердце. Я показала тебе, что ты был единственным владыкой как моего сердца, так и плоти.
Вспомни о том, что я сделала, на что решилась, не убоявшись проклятия Божьего: пошла в монастырь не из-за любви к Богу, а из-за любви к тебе, Абеляру, знала, что от Бога не дождешься и толики вознаграждения.
Если уж я лишена возможности лично видеть тебя, то по крайней мере подари мне сладость твоего образа в твоих высказываниях, которых у тебя такое изобилие… Тогда за любовь ты отплатишь любовью и пусть немногим вознаградишь за многое, хотя бы словами за дела… Я не сохранила ничего, кроме желания быть по-прежнему целиком твоей.
В былые дни, когда ты приходил ко мне ради греховного наслаждения, письма от тебя приходили одно за другим, и песни твои прославляли Элоизу, и имя мое колокольным перезвоном шло от улицы к улице.
Прощай, моя единственная любовь!»
Прочитав письмо Элоизы, Абеляр ужаснулся, поняв, что монастырь не убил ее земные чувства. Богу она служит лишь по обязанности, а от него, Абеляра, ждет любви… или хотя бы дружеского, но искреннего чувства. Но ответить чем-то, кроме сухих письменных строк, у него не было ни сил, ни желания.
«Элоизе, дорогой сестре во Иисусе Христе
Абеляр, ее брат в Иисусе Христе.
Если со времени нашего обращения от мирской жизни к служению Богу ты не слышала от меня ни слова утешения, ни слова наставления, то прошу, не приписывай это моему безразличию. Причина всего – твой здоровый ум, в котором я всегда был уверен, насколько вообще могу быть уверен хоть в чем-то. Я даже не думал, что ты можешь нуждаться в моей помощи, ибо благодать Божья пребывала на тебе еще тогда, когда ты была настоятельницей своего монастыря. Уже тогда ты с Божьей помощью могла ободрить верных, укрепить слабых и наставить сбившихся с пути истинного. Я и решил, что если ты служишь своим дочерям во Христе так же, как служила тогда своим сестрам, то наставления от меня будут совершенно излишни. Впрочем, если ты в смирении своем думаешь иначе и считаешь, что нуждаешься в моем совете, – что ж, тогда напиши мне, в чем именно просишь ты моего совета, и я отвечу насколько хватит Божьей благодати».
Элоиза была обескуражена его ответом. Она мечтала о любовных речах, а Абеляр предпочел рассуждать о Боге, о пользе молений, цитировал Библию. В конце письма, правда, прозвучала просьба: «Труп мой, где бы он ни оказался погребенным или брошенным, прикажите перенести на ваше кладбище».
И снова последовал ответ Элоизы:
«Единственному после Христа – одинокая во Христе.
Моя единственная любовь, я удивлена тем, что наперекор всем обычаям написания писем и естественному порядку вещей ты поставил мое имя впереди своего. Получается, жену ты поставил выше мужа, рабыню – выше господина, монахиню – выше монаха, диаконису – выше священника и аббатису – выше аббата. Вассал, пишущий своему господину, ставит его имя вперед своего, но не делается так, когда господин пишет слугам или отец – сыновьям. Всегда имя высшего ставится впереди.
А мы все удивлены еще и тем, что вместо слов утешения ты только усугубил наши тревоги. Мы просили тебя отереть слезы наши, ты же заставил их литься с утроенной силой.
Из всех страдалиц я – самая жалкая. Из всех женщин я – несчастнейшая. Чем большим было мое счастье, когда ты любил меня больше всего на свете, тем горше мои страдания сейчас, после твоего падения и моего позора. Ибо чем выше скала, тем губительнее падение с нее. Среди великих и благородных женщин разве кого-то превозносили, как превозносили меня? И кто из них перенес больший позор и страдания? Какую славу я обрела в тебе и какие страдания! Не знала я меры ни в счастье, ни в горе и, прежде чем стать величайшей страдалицей, вкусила сперва величайшего счастья, и избыток радости завершился избытком скорби.
Если же к моим страданиям прибавить все, что пришлось перенести тебе, то разве была судьба хоть как-то справедлива к нам? Наслаждаясь любовью тайно, в блуде (или как еще назвать то, что было межу нами), мы избегали Божьего гнева. Но когда мы решили исправить содеянное беззаконие, поступив по закону, и скрыли позор блудодеяния священными узами брака, Господь тяжко покарал нас. Не препятствуя так долго греховному союзу, Он разрушил союз священный. Наказание, которому подверг Он тебя, подобало разве что мужу, застигнутому в прелюбодеянии. Но участь, полагающаяся прелюбодеям, пала на тебя за заключение брака – а ведь ты верил, что, раскаявшись и обвенчавшись, мы искупим совершенный грех. Но наказание, которое жены неверные наводят на любовников своих, навела на тебя жена твоя же, верная тебе, как никому.
Каково же мне? Неужели я была рождена на свет, чтобы стать причиной несчастья? Неужели удел женщин – приносить горе любимому, особенно если он талантлив и велик? Не зря же в Притчах мудрец учит юношу опасаться женщин и бегать от них, ибо многих мужей погубили они! Не зря Экклезиаст пишет, что горше смерти – женщина!
Радости любви, которые мы испытали вместе, были чересчур сладки, чтобы сожалеть о них, да и вряд ли удастся изгнать их из сердца. Куда бы я ни глянула, о чем бы ни помышляла – они всегда перед глазами моими и всегда в памяти у меня, пробуждая успокоившиеся было воспоминания и вновь раздувая костер былых чувств. Память о том, что пережили мы, не оставляет меня даже во сне. И во время святой мессы, когда, казалось, помыслы должны быть чище, а молитвы – идти из самых глубин сердца, в воображении моем снова возникают утехи, которым предавались мы, и я думаю больше о грехе моем, нежели о молитве к Господу. Воистину, мне следовало бы сокрушаться в грехах, которые совершила, но вместо этого только вздыхаю об утраченном счастье.
Юность и любовь, пережитые мною, только разжигают во мне желание и тем самым приносят мучения плоти. У меня нет твоей силы духа, и потому превозмочь искушение мне нелегко.
