дверь, послышались раскаты, точно рокот далекого наводнения. 'Поверка' толпой ввалилась в наше отделение. Яшка принялся за свое дело.
Когда 'поверка' обошла наши камеры и поднялась на 'малый верх', Михеич отворил нашу дверь. Коридорный арестант подследственного отделения, Меркурий, исполняющий обязанности 'парашечника', убирающий камеры и бегающий на посылках у 'привилегированных' арестантов, явился в нашу камеру с самоваром. Пока 'поверка' не ушла совсем, Михеич просил нас для 'порядку' не выходить в коридор.
Вот 'поверка' сходит с лестницы. Наша дверь не затворена, и нам ясно слышны не только удары Яшки, но и его возгласы:
-- Беззаконники! -- кричал Яшка, когда 'поверка' проходила мимо его двери.-- Пошто держите, пошто морите меня? Сказывайте, слуги антихристовы!
Я вспомнил надпись над Яшкиной дверью. Неужто,-- мелькнуло у меня в уме,-- это недоразумение? Неужто этот человек, запертый, наглухо заколоченный в эту ужасную дыру, в этот гроб, вовсе не умалишенный и способен сознавать весь ужас своего положения?..
-- За что это Яшку держат в одиночке, да еще так строго? -- спросил я Меркурия.
-- Человека убил, каторжник беглый,-- вмешался Михеич тоном убежденного человека.
-- Не-ет,-- протянул Меркурий,-- что ты, Михеич! Что по-пустому говорить! Неизвестно это,-- обратился он ко мне.-- Звания своего, фамилии, например, он не открывает. Сказывают так, что за непризнание властей был сослан. Убег ли, што ли, этого доподлинно не могу знать...
-- Над его дверью написано, что он сумасшедший?
-- Приставляется,-- сказал Михеич, по-своему, кратко и утвердительно.
-- Не-ет... опять же и это... кто знает! Может, и не сумасшедший,-сказал опять Меркурий как-то уклончиво.-- Собственно, держат его в одиночке за непризнание властей, за грубость. Полицместер ли, кто ли придет, хоть тут сам губернатор приходи,-- он и ему грубость скажет. Все свое: 'беззаконники да слуги антихристовы!' Вот -- через это самое... А то раньше свободно он ходил по всей даже тюрьме без препятствий...
-- А зачем он стучит?
-- И опять же, как сказать... Собственно для обличения!.. Меркурий ушел. Мы заварили чай и вышли 'на прогулку' в коридор. Вдали, где-то в третьем коридоре, слышались еще шаги удалявшейся 'поверки'. У Яшкина оконца виднелись усы, часть бороды, конец носа. Яшка стоял неподвижно и будто чего-то ждал.
Вдруг дверь опять заколебалась от неистовых ударов.
-- Зачем ты это, Яков, стучишь? Кто тебя слышит? Ведь никого нет! -сказал я.
-- Эвона! -- отвечал Яшка серьезно, мотнув головой по направлению к окну коридора, через которое виднелся противоположный фасад расположенного четырехугольником здания и в нем сквозной просвет высокой двери, ведущей на другой двор.
В этом просвете маячила в сумерках фигура последнего солдата 'поверки'. Фигура вскоре исчезла. Яшка счел возможным прекратить стук и обратился ко мне.
Он нагнулся, чтобы окинуть меня внимательным взглядом из-за своего оконца. Мне все не удавалось увидеть его лица в целом. Теперь на меня глядели серые выразительные глаза, слегка лишь подернутые какою-то мутью, как у сильно утомленного человека. Лоб был высокий и по временам собирался в резкие -- не то гневные, не то скорбные -- складки. По-видимому, Яшка был высок ростом и очень крепко сложен. Лет, вероятно, было ему около пятидесяти.
-- Што будешь за человек? -- спросил он.-- Куда тебя гонят?
Я назвал себя и сообщил, куда меня гонят.
-- А тебя как зовут? -- спросил я.
-- Был Яков... Яковом звали.
-- А величают как? Родом откуда?
Яков взглянул на меня с каким-то подозрительным вниманием и, помолчав, ответил кратко:
-- Забыл (После я узнал, что родом он из Пермской губернии).
Понемногу мы разговорились.
Как арестант, содержимый на особых правах, в 'вольной одежде' и тому подобное, я представлял для Яшки явление не совсем обычное. Передо мною же был обыкновенный заключенный, говоривший сдержанно, ровно, вообще, в будничном настроении.
-- Беспокойно тебе,-- стучу я этто. Ничего, привыкнешь,-- говорил он, усмехаясь.-- Ночью тише же стучу я, не громко. На росписку сюда слуга-то антихристов является, так ему я это постукиваю.
-- Скажи мне, Яков, зачем ты стучишь? -- спросил я. Яков вскинул на меня своими большими глазами, и в голосе его, когда он отвечал, послышалась какая-то 'обрядная' важность:
-- Стою за бога, за великого государя, за христов закон, за святое крещение, за все отечество и за всех людей.
Я несколько удивился, что, по-видимому, не ускользнуло от внимания Якова.
-- Обличаю начальников,-- пояснил он,-- начальников неправедных обличаю. Стучу.
-- Какая же от этого польза?
-- Польза? Есть польза...
-- Да какая же? В чем?
-- Есть польза,-- повторил он упрямо.-- Ты слушай ухом: стою за бога, за великого государя...-- и он целиком повторил свою формулу.
Я понял теперь: Яков не искал реальных, осязательных последствий от своего стучания для того дела, за которое он 'стоял' столь неуклонно среди глухих стен и не менее глухих к его обличениям людей; он видел 'пользу' уже в самом факте 'стояния' за бога и за великого государя, стало быть, поступал так 'для души'.
-- А за что тебя держат? -- спросил я далее.
-- За что?.. Беззаконники! -- заговорил Яшка и возбужденно завозился за своею дверью.-- За что держат? Скажи вот: безо всякого преступления... Нет моего преступления ни в чем. А и было бы преступление, так разве им судить?.. Бог суди!
-- Человека ты убил,-- сказал Михеич, внимательно слушавший наш разговор.-- Пошто приставляешься?
-- Неправда, неправда,-- заговорил Яшка каким-то страдальчески-возбужденным голосом.-- Ишь чего выдумали, беззаконники! Неправда, не верь им, Володимер, не верь слугам антихристовым. Нет моего никакого преступления. Отрекись, вишь, от бога, от великого государя, тогда отпустим. Где же отречься?.. Невозможно мне. Сам знаешь: кто от бога, от истинного прав-закону отступит,-- мертв есть. Плотью-то он живет, а души в нем живой нету...
В это время из темного коридора, под прямым углом примыкавшего к нашему, показалась маленькая фигурка в сером пальто с медными пуговицами. Я узнал 'старшего'. Седая тюремная крыса точно выползала из норы за добычей. Старик крался, прижимаясь вдоль стены, чтобы Яшка не мог его увидеть из своей конурки. В руках у него были тетрадь и карандаш. Каждый вечер он клал эту тетрадь на окно коридора и ночью обязан был несколько раз написать в ней: 'был в таком-то часу'. В эти-то часы и раздавалось тихое постукивание Яшки.
-- Отопри 'малый верх',-- шепнул Михеичу 'старший', быстро шмыгнув мимо Яшкиной двери.
Михеич стал тихо снимать засов с дверей, которые вели на лестницу с надписью: 'Вход на малый верх'. На этом 'верху' находилась особая воровская колония. О ней так и говорили:
'Нонче в воровской драка приключилась'.-- 'Воры-то ночью за картами развозились'. Этот 'верх' не даром носил название 'малого'. Дело в том, что тюрьма была рассчитана на число жителей чуть не на половину менее того, какое в ней находилось в действительности. Пришлось поэтому пуститься на хитрости, и вот губернская архитектура кое-как приляпала к высоким камерам новые потолки, значительно их понизившие и послужившие полом для 'малого верха'. Часть высоких окон, отхваченная этими антресолями, пришлась, таким образом, в 'малом верху' и получила назначение снабжать его светом. Нечего говорить, что назначение это исполнялось далеко не удовлетворительно, и воровской 'малый верх' представлял помещение, совершенно невозможное в гигиеническом отношении.
-- Тут у вас ничего еще, -- говорил мне Меркурий о наших помещениях.-Тут и хорошему, образованному человеку прожить мало-мало
