Поздний разговор

Козловский Феликс МихайловичПоздний разговор

Феликс Михайлович Козловский

Поздний разговор

Рассказ

О нашем современнике повествуется в рассказах, вошедших в сборник.

Впервые мне довелось увидеть Руссова на международном симпозиуме. Высокий, подтянутый, с седыми волосами, он держался на трибуне спокойно и просто. В скупых движениях, в негромком глуховатом голосе чувствовалась усталость.

Руссов рассказывал о синтезе одного из белковых веществ в лабораторных условиях.

Когда доклад окончился, профессора обступили журналисты.

- Что ваше открытие практически дает человечеству? - спросил кто-то из моих коллег.

Руссов скупо усмехнулся:

- Многое. Например, возможность осуществить мечту человечества о продлении жизни. Скажем, лет до двухсот.

- Фантастика, - послышался тот же голос.

Руссов пожал плечами:

- Когда-то это и впрямь называлось фантастикой. Сейчас - наукой. Получение белков и нуклеиновых кислот, проникновение в клетку, воспроизведение в лабораторных условиях генов, расшифровка их кода позволят применять в медицине генотерапию. Человек преодолеет недостатки своей биологической природы. Откроются новые возможности получения биологически активных веществ искусственным путем. А это, естественно, позволит избавить человечество от многих и многих болезней, остановить процесс старения.

Ответив на ряд вопросов, Руссов собрал свои бумаги и ушел. А я долго глядел ему вслед. Я уже кое-что знал о нем, о его жизни, о том, какой долгий и трудный путь вел Ивана Романовича к открытию. Мне нужно было встретиться с ним. Но как? На все мои просьбы о встрече Руссов отвечал вежливым, но твердым отказом: 'Извините, голубчик, занят'.

Может, теперь, после симпозиума? Завершена такая огромная работа... Отдыхает же он когда-нибудь, этот человек. Вечером я позвонил. То ли в пятый, то ли в шестой раз. И неожиданно услышал: 'Приезжайте'.

И вот мы сидим в небольшом, заполненном книгами кабинете профессора, и на столике посвистывает электрический самовар, а в вазочке янтарно светится варенье.

- Ну-с, - насмешливо щурится Иван Романович, и я торопливо прячу в карман свой блокнот. - С чего начнем?

- Если не трудно, с самого начала.

- С самого, так с самого. Родился в Минске, окончил школу, химический факультет университета и поступил в аспирантуру. В университете по тем временам была хорошая лаборатория. Там и пропадал все свободное время. Дипломную работу делал по синтезу белковых веществ. Моими изысканиями заинтересовался известный ученый-химик Чагин. Сергей Яковлевич позже стал моим научным руководителем.

Руссов отодвинул пустой стакан.

- Вскоре нас с матерью постигло горе - умер отец. А потом... Потом я влюбился. Мне было двадцать три года, возраст, как вы сами понимаете, для такого дела вполне подходящий. У нас в университете была лаборантка Нина. Она часто помогала мне во время опытов. Девушка серьезная, красивая. Хотите взглянуть на ее фотокарточку?

Я кивнул: о судьбе невесты профессора ходили самые противоречивые слухи.

Иван Романович подошел к письменному столу, выдвинул ящик и достал фотографию. Некоторое время разглядывал ее, потом передал мне.

С пожелтевшего от времени глянцевого листка на меня открыто и прямо смотрела совсем юная девушка. Она как бы говорила: вот я вся, какая есть, ничего не скрываю. В моем взгляде профессор прочел немой вопрос, который я не решался задать ему, и сказал:

- Да, она погибла. В известной мере - из-за меня. Не возьми я ее с собой...

Я отвернулся, и когда снова взглянул на Ивана Романовича, - лицо его было непроницаемо. Он молча забрал снимок и положил в ящик письменного стола.

- Моего руководителя профессора Чагина пригласили на международный симпозиум химиков в Геную. Сергей Яковлевич сказал, что я буду сопровождать его, и должен подготовиться к докладу по синтезу белков, возможно, дадут слово. У меня к этому времени было несколько опубликованных работ, две печатались в научных журналах за рубежом.

Чагин выхлопотал визу для Нины и посмеивался:

- Редкий случай: сначала свадебное путешествие, а уж потом - и сама свадьба.

- Мы все тогда даже не представляли, чем это путешествие окончится...

В дороге у Нины начался острый приступ аппендицита, в Варшаве ее сняли с поезда и увезли в клинику. Я, конечно, задерживаться не мог и уже в Генуе получил от Нины письмо, что операция прошла успешно и она чувствует себя хорошо.

Признаться, от симпозиума мы ожидали большего. Тень второй мировой войны уже висела над Европой, и многие крупные ученые предпочитали свои работы не обнародовать.

Вскоре мы стали собираться домой. Поздно вечером нас проводили в аэропорт. Перед вылетом нас пригласили в служебную комнату аэропорта: началась проверка документов. Когда мы вышли, самолета уже не было. Нам указали на другой, объяснив, что наш оказался неисправным.

Я думал о Нине, о нашей встрече. Чагин дремал, откинувшись в кресле. Вскоре под рев моторов задремал и я.

Наконец мы приземлились. Молча вышли из самолета, спустились по трапу. Первое, что бросилось в глаза - слово 'Берлин' на здании аэропорта. 'Как же так, - подумал я, - посадка должна быть в Варшаве, причем тут Берлин?' Но в это время меня и профессора схватили какие-то люди и втолкнули в легковую машину.

- Когда это случилось?

- Осенью тридцать восьмого.

Иван Романович плеснул в стакан черной, как деготь, заварки и включил самовар.

- Сейчас подогреется. Да... Так вот, вместо Варшавы мы очутились в Берлине, в машине да еще под охраной. Наши протесты и вопросы были гласом вопиющего в пустыне. Машина неслась по незнакомым улицам. Затем остановилась. Нас снова взяли под руки и ввели в темный коридор какого-то здания. Тут я почувствовал, что меня и Чагина разъединили. Кричать, сопротивляться не было смысла. Портфель с докладом давно отобрали.

Темный, узкий коридор казался бесконечным. Вдруг открылась дверь, и я очутился в большой ярко освещенной комнате. Навстречу вышел лысый человек в белом халате. Он улыбался и протягивал руки:

- Здравствуйте, дорогой! Вы удивлены и еще не совсем пришли в себя. Успокойтесь и садитесь, я ваш друг.

- Где мой портфель? И по какому праву со мной так обращаются?! - резко спросил я.

- Вот он, - указал на стол незнакомец.

Я невольно схватил портфель, раскрыл: доклад был на месте.

- Вы находитесь в Берлине. Возвращение домой всецело зависит от вас.

- Чего вы хотите? Где профессор Чагин?

- В свое время вам об этом скажут. А сейчас отдыхайте с дороги. Слева - комната, там вы будете жить. Справа - лаборатория, где мы вместе будем работать.

В комнате было уютно: кровать, диван, книжная полка, приемник, тумбочка, ковры... За ширмой - что-то вроде столовой. Стол накрыт.

- Что все это значит? - спросил я. - Немедленно отправьте меня в наше посольство.

- Я не уполномочен отвечать на ваши вопросы.

- А кто вы такой, черт побери? - взорвался я.

- Называйте меня 'мой друг'.

- Слишком много чести. Учтите, если я не получу объяснений, объявляю голодовку.