'Мои родители - люди верующие, каждый раз, когда садятся за стол, они крестятся... Им я ничего не говорю, что я делаю, как не скажу и вам, я знаю, вы человек глубоко религиозный. Но если бы они и вы знали, что я делаю, то не могли бы не одобрить. Кстати, к сыску и к вопросу о том, кто что говорит, я не имею никакого отноше-ния...' Мы прошлись по московским улицам, он проводил меня до дому. Прощаясь, он сказал: 'Это еще не всё, вот вам на память'. И он протянул мне подарок: маленькую серебряную чайную ложечку, с которой, по незнанию светских обычаев, он не сорвал этикетку... Я остолбенел от неожиданности - чекист и сентиментальный, наивный подарочек - это не укладывалось у меня в голове. Вынимаю из ящика эту ложечку; она уцелела у меня (несмотря на все катастрофы); внимательно рассматриваю. Она потускнела за 16 лет (серебро низкого качества), но может еще прослужить долго, на оборотной стороне отчетливо виднеется проба.
А ты, Евгений? Что ты делаешь теперь, разведчик? Я слышал о нем восемь лет назад - он был тогда подполковником КГБ, был женат тоже на разведчице и воспитывал семилетнюю дочку. А как душевные качества? Уважаешь ли, по-прежнему, религиозных людей? Или и душа твоя потускнела, как и твоя ложечка? И встретив меня на улице, ты не узнаешь меня, или, узнав, будешь холоден и напряженно вежлив, как твой брат, тоже сделавший блестящую карьеру (дипломат). Вероятно, так...
И в те же годы приходит ко мне однажды старая учительница - моя коллега - словесница. 'Анатолий Эммануилович, займитесь с Питоновым*. Не знаю, что с ним делать. Не могу его допускать к экзаменам, ничего не знает. Займитесь с ним частным образом'. - 'Присылайте, займусь'. - Приходит белобрысый семнадцатилетний парень (тоже сын портного) - в Марьиной Роще тогда еще много было сапожников и портных (традиция, идущая от старой Москвы) - Анатолий, мой тезка. Начинаю экзаменовать по литературе, невежество анекдотическое, надо умудриться проучиться десять лет и так ничего не знать. Говорю: 'Вот что, голубок, до экзаменов две недели, ничему тебя всё равно не научишь. Сделаем так: я буду диктовать тебе ответы на вопросы экзаменационных билетов. А ты выучивай наизусть'. Так и сделали. Я диктую, он выучивает. Выучивает чисто механически. Продиктовал я цитату из Пушкина: 'Так высылайте к нам, витии...', он ошибся - написал вместо 'витии' 'витин', так и читает: 'витин'. Говорю ему как-то: 'Послушай, ну выпустим мы тебя, - дальше куда ты с такими знаниями пойдешь?' - 'Ну, это я уж знаю. У меня есть хорошее место на примете'.
* Из соображений учительской профессиональной этики я изменяю имена своих учеников, все остальные имена мною приводятся полностью. - Сноска автора.
В другой раз спрашиваю: 'Кстати, есть у тебя брат, тоже в нашей школе учился. Этот что делает?' - 'Служит в органах'. - 'Ах, вот что, теперь понимаю, ты тоже туда собираешься, что ж, там, действительно, литература не нужна'. - 'Не нужна...'
Говорю учительнице: 'Наш-то Питонов, знаете, куда собирается? В шпики'. - 'Не говорите. Это какая-то эпидемия. Помните, был у нас ученик Чижиков Илья. Ушел из 9 класса. Поступил туда. Приходит по воскресеньям, пьяный, деньгами сорит; наши ему завидуют'.
Им литература не нужна...
И среди них девушка, хорошенькая, говорливая, смешливая, хорошо читает наизусть: на всех школьных вечерах 'царица бала'. Учится в школе рабочей молодежи. Требуют справку о работе. Смущенно отвечает: 'Нам очень неудобно. На это так смотрят. Но мы с Васильковой работаем осведомительницами'. Учитель - математик, коммунист - на один какой-то миг смущается, а потом говорит: 'Ну, что ж, это ничего'. Действительно, ничего...
И другая девушка, окончившая школу... подходит ко мне в перемену: 'Меня прислала к вам Наталия Георгиевна (директор), как к бывшему нашему классному руководителю; надо, чтобы вы написали характеристику'. 'С удовольствием. Пойдемте. Садитесь. Куда же вы идете?' - 'В органы'.
- 'Странные вы какие-то: почему вас туда тянет?' - Смущенно лепечет: 'У меня все родственники - и дяди и тети там'. Смотрю прямо в глаза, резко бросаю: 'Это не оправдание. Вы взрослая девушка и сами должны понимать, куда идете'. - Отдаю характеристику, ухожу, не прощаясь.
И, наконец, интеллигентный парень, интересуется искусством, элегантен, говорит хорошим литературным языком. Несколько претенциозен. И носит претенциозное имя, странно звучащее в сочетании с русской фамилией: Эрик. Отец Эрика - работник Министертва мясо-молочной промышленности - дегустатор мясных продуктов.*
* Эрик Абрамов - начальник московской милиции. Генерал. Застрелился в 1982 году.
На выпускном вечере. Разговор в коридоре. Подвыпивший Эрик. 'Куда ты думаешь идти?' - 'Не знаю, может быть, в МГБ'. - 'Как, и ты? Почему это?' 'У меня отец много лет связан с этой организацией'. - 'Скажи своему отцу, что он не выигрывает от этого в моих глазах'. - Смущенная улыбка. Да, пьяный сын выдал отца...
Впоследствии этот юноша стал генералом Абрамовым, заместителем начальника московской милиции. Окончил жизнь самоубийством в 1982 году во время 'чистки' милиции в последний год жизни Л. Брежнева.
Мы спустились на самые низкие ступени Москвы 40-х годов. Марьина Роща, ремесленники, мелкие шпики... Взлетим опять на 'верхи'...
Кому из литературоведов не известно имя проф. Эльсберга Якова Ефимовича - специалиста по Герцену. Кому в литературных кругах не известна прогремевшая в Союзе писателей сканда-льная история с Эльсбергом. Мы, однако, пишем не для литераторов. Поэтому расскажем ее вновь, тем более, что мне известны некоторые детали этого дела, которые мало кто знает.
В одной из своих статей я уже упоминал имя Евгения Львовича Штейнберга - московского профессора- историка, вместе с которым я отбывал заключение. Евгений Львович человек общительный, талантливый, остроумный, имел близкого друга - тоже профессора. Это был искреннейший, преданнейший друг, - дружба с которым выдержала испытание временем и продолжалась более двух десятков лет. О степени близости этих двух людей можно судить хотя бы по тому, что часто в 12 часов ночи раздавался у Штейнбергов телефонный звонок. Мадам Штейнберг, подходя к телефону, слышала хорошо знакомый голос: 'Это я, Татьяна Акимовна, я ложусь спать и решил пожелать вам с Женей (Е.Л. Штейнберг) спокойной ночи'. Таким другом был Я. Е. Эльсберг. Как-то раз Татьяна Акимовна сделала своему мужу замечание, что он слишком неосторожен,- слишком много говорит на политические темы, и услышала следую-щий ответ: 'Да где, кому я говорю? Я говорю на эти темы только у себя дома. Не тебя же с Яковом Ефимовичем мне бояться'. В 1951 году Евгений Львович был арестован, и там, в тюрьме, при первых же допросах выяснилось, что всё, что говорилось Якову Ефимовичу в течение 25 лет, во всех деталях известно в МГБ. За 25 лет материал получился весьма внуши-тельный, и Е. Л. Штейнберг получил 10 лет лагерей. При тюремном свидании, Евгений Львович сказал жене: 'Меня предал Яков, но Боже тебя сохрани показать ему, что ты знаешь его роль. Тебя же вышлют из Москвы'.
И жене Штейнберга пришлось принимать его у себя дома, выслушивать его лицемерные соболезнования, пожимать ему руку. Помню одно из писем, полученных Евгением Львовичем в лагере: 'Вчера приходил пес; я несколько раз, под разными предлогами, отклоняла по телефону его визит, но вчера пришлось его принять. Мы были страшно веселы, шутили, пробыл он 50 минут...'
Яков Ефимович Эльсберг является колоритным человеком, обладателем бурной биографии: он родился в Одессе и начал свою жизнь (в 1924 году) крупной аферой: он был членом компании, промышлявшей фальшивыми бриллиантами. После грандиозного скандала молодой литературовед был за свои научно- исследовательские подвиги выслан на три года (времена были либеральные) в места не столь отдаленные. В 1927 году он появляется в Москве, - и начинается быстрая научная карьера Эльсберга. Мы не будем подробно рассказывать все перипетии этой карьеры (она примерно такая же, как карьера С., о котором шла речь в начале статьи), укажем лишь, что в короткий срок Эльсберг стал профессором Московского университета, доктором филологических наук, одно время он был литературным секретарем Льва Борисовича Каменева, к которому он проник, видимо, отнюдь не по своей воле. Одновременно развивалась бурная деятельность Якова Ефимовича и в другом направлении: согласно официальным данным, подтвержденным им самим, Эльсбергом за 20 лет (с 1930 г. по 1950 г.) было предано несколько десятков человек, принадлежавших к высшей литературной и научной интеллигенции, в том числе замечательный писатель И. Бабель (умерший в тюрьме) и многие профессора - историки и литературоведы (в том числе профессора Штейнберг, Пинский и Макшеев). Особенно усили-лась деятельность Эльсберга в послевоенные годы, во время борьбы с 'сионизмом', так как Эльсберг специализировался, в основном, на предательстве людей еврейской национальности.
Он стал чувствовать себя неважно, когда в 1956 году стали возвращаться массами преданные им люди.
