речь о некой вмерзшей в лед подводной лодке и об упрямом капитан-лейтенанте, не желающем отступать перед трудностями ремонта в осажденном Ленинграде. Рассказ был тем семечком, из которого проросли осуществленный двумя годами позднее замысел драмы 'Офицер флота' и впоследствии, спустя много лет, - роман 'Дом и корабль'.
Первым заданием, полученным мною за время пребывания в опергруппе, была командировка на эскадренный миноносец 'Сильный'. В летнюю кампанию 'Сильный' участвовал в морском сражении в Ирбенском проливе, а теперь стоял в устье Невы и вел артиллерийскую дуэль о береговыми батареями противника. Одновременно шел ремонт всех механизмов. 'Сильный' был тем самым 'Н-ским кораблем', обратившимся через флотскую печать с призывом ко всем кораблям Балтийского флота провести зимний ремонт своими силами и средствами. В кают-компании 'Сильного' я опять встретился с той же атмосферой активной, ищущей мысли, что у подводников: чувствовалась настоятельная потребность критически осмыслить для себя первое полугодие войны и сделать необходимые для победы организационные и нравственные выводы. Говорили и спорили на всякие темы, но за всем этим многообразием мне все время слышалась главная тема, тема номер один. Это была проблема становления нового советского офицерства.
Необходимость реформ в этой области ощущалась в низах не менее остро, чем наверху, и не вина будущих офицеров флота, что проведена была эта реформа чисто административным путем, с преобладанием внешней стороны, тоже существенной, но не исчерпывающей всего круга вопросов, волновавших и в какой-то степени продолжающих волновать и сегодня людей, сделавших службу в армии и на флоте своим жизненным призванием.
Летняя кампания 1942 года показала, что лучше всех воевали те командиры, которые много думали зимой. Проведенный своими силами ремонт кораблей не только помог разрешить почти неразрешимую в блокадных условиях задачу подготовки боевой техники к новым походам, но и лучше овладеть этой техникой. Выдающиеся подвиги, совершенные балтийскими подводниками во вторую летнюю кампанию, были подготовлены еще на берегу. Люди уходили в поход не только более опытными, но и более интеллектуально зрелыми, более нравственно устойчивыми, чем были в прошлом году.
Написанная зимой 1943 года драма 'Офицер флота' была весьма неполным и несовершенным отражением настроений, которые были действительно характерны для флотского офицерства. Поставленная флотскими театрами задолго до окончания войны, она вызвала много споров и откликов. Работа над пьесой проходила в условиях, которые в мирное время показались бы мне немыслимыми: тогдашний начальник Пубалта Волков отвалил мне на написание четырехактной пьесы ровным счетом один месяц и был крайне недоволен, когда я попросил два. Чтоб меня не отвлекали посторонними делами, я с разрешения начальства поселился в промерзшей 'Астории', в маленьком номеришке, выходящем окнами в закоулок двора - преимущество немалое, учитывая артобстрелы и бомбардировку с воздуха. Раз в сутки я шел с судками на береговую базу Подплава и забирал свой суточный рацион. Однажды, когда я возвращался обратно, меня основательно тряхнуло взрывной волной, и я на короткое время потерял сознание. Помню только, что, опускаясь на тротуар, я больше всего думал о том, чтобы не разлить макаронный суп, составлявший основу моего обеда, и, очнувшись, первым делом убедился в том, что судки не потекли. Температура в номере падала ниже нуля, чернила замерзали в чернильнице, а авторучки у меня не было. Электричество часто гасло, и тогда приходилось зажигать коптилку. Но все равно писать в 'Астории' было лучше, чем в Управлении или даже на корабле. Сознание, что я плачу за номер восемнадцать ничего не стоящих рублей в сутки, возвращало мне ощущение независимости, без которого, как мне кажется, нельзя писать пьесу даже на военную тему. Это же ощущение помогло мне выдержать шквальный огонь начальственной критики во время читки тогдашнему руководству Пубалта и отказаться от переделок. Только вмешательство начальника Главного Политуправления И.В.Рогова спасло пьесу. У покойного Ивана Васильевича был нелегкий характер, но перестраховщиком он не был.
После прорыва блокады характер военных действий на Балтике и на Ленинградском фронте решительно изменился. Из оборонительных они стали наступательными. В соответствии с этим изменилась и практика флотских литераторов - они превратились в военных корреспондентов. На время распались прочные связи. В течение летней кампании 1944 года я побывал во многих соединениях, ходил в море с тральщиками, морскими охотниками и бронекатерами. Затем речная флотилия на Одере, Берлин и после короткого отдыха - Тихий океан, освобождение Сейсина, десант на Гензан. Несомненно, по силе и непосредственности впечатлений второй период был богаче первого, богаче хотя бы потому, что я получил возможность следить за ходом боевых операций и наблюдать людей в действии. Эти впечатления легли в основу ряда очерков и комедии 'Второе дыхание'.
'Второе дыхание' далеко не исчерпало накопившихся у меня за последние два года войны впечатлений, записей и заготовок. Наступила очередь прозы, вот почему мне не хочется рассказывать о людях и событиях этого периода. Пока не закончен синтез, не следует заниматься анализом.
Скоро исполнится двадцать лет с тех пор, как я демобилизовался из флота. Но живая связь с флотом, с Балтикой, с подводниками не прервалась. Остались друзья. Осталась великолепная традиция встреч ветеранов, которой мы обязаны энтузиасту и ревнителю воинской славы балтийских подводников бывшему комдиву 'малюток' Евгению Гавриловичу Юнакову. Без дружеской поддержки моряков, всегда готовых прийти мне на помощь, я не мог бы писать о флоте.
Я был профессиональным драматургом и не был кадровым моряком. Говорят, что тот, кто вдохнул запах кулис, отравлен на всю жизнь. За последние годы я разлюбил театр. А запах корабля волнует меня по- прежнему, как двадцать лет назад.
1965
