Ее каблучки застучали по лестнице.
'И почему все музыканты ходят в черном?' - неожиданно для себя подумал Борис, когда черное платье мамы мелькнуло в лестничном пролете.
Почти каждый вечер мать вот так, как сегодня - непринужденно, легко и грациозно - уходила на концерт. Но всякий раз она старалась дождаться возвращения старшего сына. Сначала из школы, теперь из института. Борис знал, чего она боялась, и поклялся себе со всей юношеской откровенностью, что никогда не оставит Пашку одного. Никогда - даже если на кон будут поставлены его благополучие, карьера, любовь. Однажды он, в порыве откровенности, выложил это брату. Пашка в первый момент растерялся, а потом выпалил. 'Нет уж! Ты станешь архитектором, женишься, а я буду вдохновлять тебя и учить твоих детей музыке'.
- Гулять пойдем сегодня? - спросил Борис, водрузив на сушилку последнюю тарелку.
- А ты не занят? - в голосе брата слышась надежда.
- Не-а. Пошли!
Скамейки возле дома были заняты соседскими тетушками, но чуть только Борис с Павлом на закорках вышли из подъезда, соседки торопливо подвинулись, уступая место мальчику-инвалиду. Молодой человек оставил брата под их опекой, а сам побежал за креслом-каталкой. Под добродушное перешептывание и растроганные взгляды, он осторожно перенес Павла в его коляску и покатил по дорожке к скверу.
- Ну как, все дворовые новости выслушал? - поинтересовался он, когда бабуси остались вне области звуковой досягаемости.
- Новость одна: 'Капитан' помер, - бухнул Павел.
- Ух-ты... Да- а... - Борис не нашел, что ответить.
- Громких побудок уже не будет, - продолжал мальчик. - Жалко Петра Васильевича. Шумный был, но ведь добрый же, а?
- Пожалуй. Сердце, небось?
- Вроде так.
Пауза, призванная стать своеобразной минутой молчания, вдруг разлетелась на куски. Скрипка! Ее пронзительный голос донесся до сквера, и над головами братьев заметалась нетерпеливая фуга. Даже Борис, никогда не делавший серьезных успехов в музыке, смог различить то, что, безусловно, мгновенно уловил Павел. Скрипка радовалась. Однако радость эта не походила на эмоции человека в приподнятом настроении. Восторг был вызван отнюдь не очарованием майского вечера - фуга злорадствовала над весной, над солнцем, над свежей зеленью, над стрижами, носящимися в поднебесье, над смехом детей и воркованием молодух во дворе. Пальцы Павла, шершавые и жесткие от постоянного скольжения по струнам, впились в руку брата.
- Он воспевает смерть, - пробормотал он. - Борь, слушай! Он же плюет в лицо живущим!
Скрипка плела новые и новые кружева: вот над сквером вспорхнула полька, которую сменил гавот, затем начались невообразимые вариации цыганских мелодий и, наконец, все стихло.
Борис стремительно развернул коляску и, повинуясь их общему невысказанному желанию, побежал назад, к дому. Павел, рискуя вывалиться из кресла, всем своим существом рвался вперед, едва держась за подлокотники. Коляска подпрыгивала и тряслась на колдобинах, Борис толкал ее перед собой, что было сил, а мамаши, гулявшие в сквере с малышами, удивленно оборачивались, чтобы проводить взглядом этот странный тандем.
Братья оказались во дворе. Балаболки-соседки на скамеечках, дети возле качелей, врач из первого подъезда выводит на прогулку своего пса, доминошники собираются за самодельным столом.
- Неужели его никто не слышал? - Павел испуганно осматривал невозмутимый двор.
- Может и слышали, - Борис переводил дух после гонки по скверу, - да ничего не поняли. Чудак вышел на балкон поиграть на скрипке - что тут особенного?
Мальчик перевел на него взгляд. Брат был почти напуган, хоть и пытался это скрыть, следовательно, решил Павел, пришло время высказать свои предположения.
- Мне кажется, Музыкант... он больше, чем просто музыкант. Помнишь, вчера он играл о боли. Он как бы звал ее, и в результате ребята передрались до крови. И Петр Васильевич тоже: ведь крепкий был старик, и вдруг сердце отказало.
- Э-э, подожди. Ты хочешь сказать, что Музыкант убил 'Капитана'?!
- Нет! То есть... не буквально убил. Косвенно, может быть.
- Ладно, стоп, - Борис решительно развернул кресло и опять покатил его в парк. - Мистика тут не при чем. 'Капитан' своей сварливой натурой любого мог довести до белого каления. Вот этот тип и обрадовался, когда старик умер. Гадко, конечно, но в милицию его за это не приведешь.
- Но его музыка... - начал было Павел.
Брат перебил.
- Завтра я с этим скрипачом поговорю, обещаю.
- Ты его знаешь?! - Павел всем телом развернулся в кресле.
- Я видел его утром на остановке. Наверное, он мне и раньше попадался, но я не замечал.
- Ты предъявишь ему обвинение? - серьезно спросил мальчик.
Вместо ответа Борис полушутя щелкнул брата по затылку.
- Думай, что говоришь! Какие обвинения? И вообще, выкинь все из головы.
- Борь, ты ж мне веришь, - потирая голову, укоризненно заметил Павел.
- Верю-неверю. Поживем - увидим. А пока давай о чем-нибудь путном поговорим...
Борис пропустил два автобуса, но Музыканта так и не дождался. Раздосадованный, он явился в институт, опоздав на полчаса, получил нагоняй от преподавателя и просидел остаток дня в легкой прострации. Злосчастные фуга, полька, и гавот звучали у него в ушах, будто скрипач до сих пор исполнял свое попурри. И на каждом новом круге этой 'пластинки', молодой человек больше и больше думал о предположениях младшего брата. Причем одна нехорошая мысль бултыхалась в океане его подсознания, время от времени выныривая наружу. Наконец, он выловил ее и удержал на поверхности. На мгновение его прошиб холодный пот. Мысль была такова: что если Музыкант действительно ВЫЗЫВАЕТ боль и смерть? А Павел способен видеть эту музыку лучше, чем кто-либо!
Едва дождавшись окончания последней лекции, Борис ринулся домой. С автобусной остановки он мчался бегом, прихватив сумку под мышкой, и, заворачивая под арку родного двора, неожиданно увидал впереди себя Музыканта. Сухой высокий человек в темно-сером грязноватом плаще и потертой шляпе, со старомодным портфелем в руках устало шаркал к своему подъезду. В его сутулых плечах, вялой походке не было ничего от подтянутого маэстро, за которым братья наблюдали два дня назад. И тем не менее перед Борисом шел именно тот человек - хозяин небольшой комнаты с балконом в коммунальной квартире напротив на четвертом этаже.
Борис собрался с духом и уверенным шагом двинулся за Музыкантом.
- Здравствуйте, - громко окликнул он.
Худощавый в шляпе удивленно обернулся.
- Приветствую. Чем обязан, молодой человек?
- Я... - Борис не позволил себе мяться на месте, - я хотел выразить свое восхищение вашей игрой. Знаете ли, у нас музыкальная семья, мы ценим хорошую музыку. Прошедшие два вечера мы с удовольствием вас слушали. А ваш инструмент достоин вашего таланта.
На лице худощавого выразилось неподдельное изумление.
- Вы обознались, юноша. Мой инструмент, это счеты, - он усмехнулся собственной шутке. - И все 'гаммы' раскладываются по дебету и кредиту. Я бухгалтер.
- Да, но скрипка, - растерялся Борис. - Скрипач на вашем балконе! Вивальди, Моцарт, Бах!
Он осекся, уловив мелькнувшую в глазах собеседника непонятную искру.
- О, вы ошибаетесь. Признаюсь вам честно: в музыке я ничего не понимаю. Однако, пожалуй, я что-то слышал вчера. Возможно, скрипка. Этажом выше, должно быть.
Он переложил из руки в руку портфель. При этом движении взгляду Бориса открылась левая ладонь 'музыканта'. Костлявая, с ужасно сухой желтоватой кожей и толстыми узлами суставов, с морщинистыми пальцами, эта рука никак не могла принадлежать скрипачу. Таким пальцам не дано прижимать струну, любая скрипка отчаянно взмолилась бы о пощаде, возьми бухгалтер ее в руки.
