устал. Как я устал!..
Он допил бутылку из горлышка, оделся, бесшумно открыл и тщательно запер за собой дверь, пошел вниз по лестнице.
Лаггары бесновались. Они яростно ломились в Стену, грызли ее острыми, загнутыми внутрь зубами - по сотне в каждом ряду. С зубов стекал шипящий яд. Холодно было на Стоянке, однако Псина дрожала не от холода. Фантомы вторгались в ее собачье сознание теперь уже не только в образе страшного ночного человека. Незримую Стену жадно царапали когтистые лапы рыжешерстного, от которого омерзительно пахло нездоровьем... Стена дрогнула, поддаваясь злобному натиску. Псина вскочила, напряженно вслушалась в ночь. Хрупкая морозная тишина над Землей... Медленно успокаиваясь, собака улеглась на свою подстилку у двери, свернулась клубком, прикрыла хвостом влажный холодный нос. Она услышала Зов. Вскочила, вся дрожа, замерла, застыла. Затем мягко спрыгнула на припорошенную снегом землю, нырнула в дыру под забором и уверенно понеслась через ночной пустырь длинными большими прыжками.
Поэт невидяще шел по обледенелому тротуару - без шапки, воротник пальто поднят, руки в карманах. Опьянение так и не пришло. Лишь мысли путались сильнее, и образы, лица, неведомыми путями вернувшиеся из прошлого, жалили беззащитный мозг, и озноб, которого он не ощущал, сотрясал тело мелкой непрерывной дрожью.
Не замечая, он сошел с тротуара и теперь пересекал безлюдную ночную улицу, широкий проспект.
Резанул по ушам гул мотора, человек обернулся, зажмурился от слепящих, чудовищно толстых стрел света, услышал визг тормозов, успел подумать с неуместной отчетливостью и спокойствием: 'Откуда эта шальная машина?' отвернулся и приготовился умереть. Что-то сильно толкнуло в спину, бросило лицом на каменно-твердую грудь улицы. 'Так быстро?' Тяжесть, сбившая с ног, не отпускала. Все еще скользя по гололеду, он неловко вывернул вверх лицо. Большая черная собака лежала на нем всем своим часто дышащим телом. Человек ощутил ее живое тепло и удивился: 'Через пальто?..'
Он лежал в постели, часто трогал толстый бинт на лице и говорил, говорил, изредка замолкая, чтобы отпить глоток почти черного чая. Жена сидела в кресле напротив и молча слушала. В окно смотрело ясное утреннее солнце.
- Ты понимаешь, - говорил Поэт, - какое это чудо - собаки?! Она меня спасла, вот что... Она, моя Псина, не случайно оказалась там - и как раз вовремя. Знаю, ты скажешь, что я фантазер, что у меня температура... Женщина согласно кивнула, а он продолжал все более возбужденно: - Но откуда в нас такая уверенность? Что мы знаем о собаках, вообще о животных?! Может, они медиумы, телепаты? Откуда эта косная убежденность, что условные рефлексы - все?.. Что все на них кончается? А если вообще есть такие формы жизни мыслящей жизни! - о которых мы не подозреваем? - Его лицо пошло красными пятнами. Жена так же молча достала из-под мышки Поэта градусник, взглянула на него, показала мужу.
- Тридцать восемь и девять? - сказал он беспечно. - Ерунда! Ты ведь знаешь, я отлично переношу температуру...
Поэт поставил стакан на стул около кушетки. Рука была неверной, и чай расплескался.
- Ч-черт! - выругался он. - Обжегся. Ну, ерунда...
- У тебя все ерунда. Между тем ты явно болен. Давай вызову врача.
- К дьяволу врачей! Я здоров как никогда. Понимаешь, я выздоровел! - Он дышал тяжело и часто. - Я понял... Или, вернее, начинаю понимать...
- Пожалуйста, выпей это.
Послушно проглотив таблетку (было видно, что он бы и таракана сейчас проглотил, только б не мешали), Поэт горячечно продолжал:
- Мы, материалисты, говорим: бессмертие - это жизнь атомов нашего разложившегося тела, воплотившаяся в другие организмы - в зверей, птиц, растения... Ну да, ну конечно - это еще и наши дела... К примеру, поэма, которую я пишу... Которую я обязательно напишу!
- Конечно, напишешь, - сказала женщина уверенно, а во взгляде ее плескалась растущая тревога. - Но не лучше ли пока заснуть?
- Ни в коем случае! Ты должна понять. А почему только атомы, а не целые молекулы? Атомы - слишком слабое утешение. Если только они, значит, личность погибает бесследно. Но ведь это несправедливо, нелепо!.. Но ведь могут сохраниться целые молекулы? В том числе и клетки - носители наследственности... Как это? 'Завтрашнее - пронижется обмолвкой позавчерашней...' - продекламировал он с неожиданной силой. -...При чем тут 'обмолвка'? Я хочу сказать, хочу сказать... Мы умрем, ведь все мы живем только на временной Стоянке. Но то хорошее, доброе, умное, красивое, что в нас есть, останется. Оно будет жить в других людях... Или в животных таких, как моя Псина... - У него слипались веки, снотворное действовало быстро. - Вот... И никакой... мистики... Добро и Красота... Они - бессмертны!
Глаза его закрылись. Немного выждав, жена бесшумно поднялась. Однако Поэт детским движением схватил ее за халат. Он всегда стеснялся красивых и высоких слов, а потому, сделав последнее усилие в единоборстве со сном, хвастливо, дурашливо заявил:
- Ты знаешь, кто я? Я - лучший в мире опровергальщик всех... и всяческих... фан... фан-тазий...
И заснул как убитый, и проспал до позднего вечера, и проснулся совершенно здоровым. Поэт торопливо поужинал- пообедал-позавтракал, уселся за письменный стол, и его перо едва поспевало за мыслями и образами - живыми и яркими, как никогда прежде.
На Стоянке глубоким сном спала большая черная лохматая собака. В ту ночь лаггары не смели царапаться в Стену.
1983
