трещит и булькает помехами в случившемся на пути луча телевизоре, радиоприемнике, даже в электрических розетках. Говорят...
И вдруг громко, не своим - с самого начала не своим, но теперь к тому же полным отчаяния - голосом:
- АНТОН! Я БОЮСЬ!
Все.
И сразу - распахнутый рот, два судорожных вдоха без промежуточного выдоха, изломанная поза с упором на рукоять метлы и прорвавшаяся плотина слез. Истерическая реакция. К слову сказать, не самая худшая.
Я уже был рядом. Обнимал за плечи - неловко, как умею. Ничего не говорил, только гладил по волосам, как будто успокаивал десяток дрожащих мышек. А что тут скажешь? Что все прошло? Что все уже кончилось? И в любой момент может начаться опять?
Это она и без меня знает.
- Почему она не сказала адрес? Телефон? - слабым, но уже собственным голосом пожаловалась Лара. - Хотя бы фамилию! Я могла бы приехать, поднять на уши соседей. Или, я не знаю, позвонить в милицию. Господи, ну почему они никогда не говорят фамилию и адрес!
Я сжал покрепче худые вздрагивающие плечи и порадовался тому, что парк в этот час практически безлюден. Только вдалеке по одной из боковых аллеек прогуливалась молодая пара с детской коляской. Счастливые... За собственными большими радостями и мелкими заботами им дела нет до тетки в дворницком фартуке, которая сначала закатила шумную истерику, а потом бросилась на шею своему невзрачному кавалеру - мириться. Кстати, так и не выпустив из рук верное орудие труда. Вот и стоят в обнимку все трое: он, она и метла.
- Не злись, - посоветовал я. - Они ведь даже не догадываются, что мы их слышим. Думают, что кричат в пустоту.
Потом вздохнул и добавил:
- Лучше бы так оно и было.
Я проходил это. По молодости тоже пытался отыскать, помочь. И рядовому запаса, которого бросила невеста. И выжившему из ума старику, который во время прогулки сбежал от сиделки, гордился своей проделкой минуты три, а после до глубокой ночи искал собственный дом. И особенно студентке, забывшей в автобусе папку с дипломной работой. Все три отпечатанных под копирку экземпляра, за несколько дней до защиты. До чего же мне хотелось ее найти! Но как? Бегать по улицам, заглядывать в глаза?.. В надежде узнать, успокоить, объяснить, что есть на свете вещи и похуже потерянной папки. И получше - тоже есть.
Ведь иногда человеку нужно так немного, чтобы перестать чувствовать себя несчастным. Хватит и доброго слова. И теплого взгляда.
А однажды, два года назад, я не выдержал. Мне неделю не давала покоя девочка лет пяти. Днем еще ничего, по-видимому, в детский сад ее возили куда-то в отдаленный район, зато по вечерам она стабильно с 21 до 23:00 рыдала о пропавшем щеночке. Видимо, лежа в постели. Видимо, отвернувшись к стенке и уткнувшись лицом в подушку, чтобы не услышали родители. Причем по чистоте сигнала было ясно, что его источник находится где-то рядом. Девочка жила в моем дворе, максимум, в соседнем, и ее отнюдь не маленькая трагедия не давала мне спать по ночам.
Я обегал весь район. Заглянул во все подвалы, незапертые подсобные помещения и расщелины между гаражами. И наконец нашел это курчаво-пятнистое чудо (благо из сбивчивых жалоб девочки успел составить примерный портрет пропажи) на двенадцатом этаже строящегося неподалеку дома. Само оно туда забралось или затащили хулиганы-мальчишки - щенок не отвечал. Только скулил и жался к полу. Я взял его домой, накормил, согрел. На следующее утро обвешал все столбы в районе образцами своего почерка. 'Найден щенок, порода неопределенная, окрас - все цвета радуги, кроме, кажется, зеленого. Потерявшим убедительная просьба...'
И еще неделю после этого сам зарывался головой в подушку, чтобы не слышать невыносимое 'Кузя, где ты?' Но подушка не влияла на четкость сигнала, а от детского голоса подолгу болели связки.
Пятилетняя девочка не умела читать. А ее родители либо не замечали моих объявлений... либо хулиганы-мальчишки были тут ни при чем.
Через неделю сеансы связи пошли на убыль. Детское горе недолговечно. Я хотел оставить щенка себе. Потом подумал и отдал в приют. Кому нужен такой хозяин.
Кому мы вообще нужны...
- Мы? - Лара подняла на меня глаза - два стоячих омута, готовые в любой момент снова стать проточными, и повторила за мной: - Мы их слышим? Ты тоже?
- Тоже, тоже.
Недоверчивый взгляд... пожалуй, что карих глаз.
- А... давно?
- Четырнадцать лет. А ты?
- Шесть. Шесть с половиной. Мне тогда пришлось уйти с четвертого курса.
Я вздохнул, поделив сочувствие на три части: себе, Ларе и шарику из сиреневого картона, смятому до неузнаваемости во время сеанса. Это я тоже проходил. Таким, как мы, об учебе лучше забыть. И о нормальной работе лучше забыть. Особенно о той, которая предполагает частое общение с людьми. Не только потому что тебе в конце концов надоедают косые взгляды коллег и клиентов, ставших невольными слушателями не им адресованной передачи, просто... В какой-то момент ты понимаешь, что не очень-то хочешь видеть людей. Всех, без разбора, со всеми их слабостями, проблемами и душевными воплями.
Кажется, как раз для таких, как мы, придуманы профессии дворника, ночного сторожа, кочегара в котельной... Правда последний в случае затянувшегося сеанса рискует оставить весь район без горячей воды.
В Лариной каптерке, похожей на поставленный на попа цинковый гроб, обнаружилась вторая метла. Старая, но мела она, вопреки пословице, чище новой.
А поговорить под слаженное вжиканье метел нам было, о чем.
- У тебя было так, чтобы с риском для жизни?
- Сто раз! Дважды - когда дорогу переходил. Потом еще раз, когда в трамвай садился. Ну и на день города - просто в толпе. Чуть не затоптали.
- А остальные девяносто шесть?
- Лара! Не будь занудой.
И под гулкое уханье лома:
- А в самый первый раз, когда тебя накрыло, ты что подумал?
- То же, что и все, кто в тот момент оказался рядом. Что схожу с ума.
- А тебя забирали... Ну, в больницу?
- Шутишь? Меня бы оттуда никто не выпустил. Столько абонентов под боком, передачи шли бы без перерыва. Круглосуточно! Нет, больницы с поликлиниками я обхожу за километр.
- И дома престарелых.
- И роддома.
- О-ой! Не напоминай!.. А как ты думаешь... Почему это случается именно с нами?
- Не знаю.
- А... это когда-нибудь кончится?
- Не знаю.
- А...
- Лариса! Если я буду так часто пожимать плечами, тебе придется долбить лед в одиночестве.
И под скрежет деревянных лопат по асфальту.
- А как ты чувствуешь, что вот сейчас тебя абонируют?
- Ларусь! - предыдущее придуманное мною ласковое прозвище Ларек почему-то не прижилось. - Мне не нравится, когда ты говоришь 'абонируют'. Я же не ложа в театре и не банковская ячейка.
- Ну, вызывают.
- Да что я чувствую... Холод чувствую. Мурашки. И покалывание. Голова болит.
- Виски или затылок?
- Темечко. О! Кстати, вот... накликали! Извини... Эй! Какой умник опять засунул Кешу в мусоропровод?
