самом деле твои стихи не печатают потому, что характер у тебя пакостный, потому что их только напечатай, как ты сразу потребуешь персональную пенсию. И во всем ты такой! Например, тебя по-человечески просят рассказать, зачем у вас в Ермолаеве околачивается Свистунов, а ты из себя строишь незнамо что! Банька ответила тишиной.
Вскоре на двор к Папе Карло явилось за новостями несколько слесарей. Поскольку желанных гостей не имелось, команда посовешалась и решила-таки прибегнуть к помощи пассатижей. Папа Карло сбегал за ними в сарай, слесари тем временем затопили печь в летней кухне и после того, как пассатижи раскалили до малинового сияния, так что от промасленных концов, которыми обернули ручки, пошел вонючий дымок, всей командой ввалились в баньку.
Увидев раскаленные пассатижи, решительные физиономии слесарей и сообразив, что дело принимает нешуточный оборот, Аблязов сразу поник лицом. Он уже рад был бы ответить на любые, самые каверзные вопросы, однако он не только не знал того, зачем Свистунов 'околачивается' в Ермолаеве, но и того, что в Ермолаеве 'околачивается' Свистунов. Впрочем, неведение в некотором роде облегчало аблязовское положение, ибо у него не было искуса повести себя малодушно! С отчаяния он играл желваками и даже улыбался, но все-таки руку его попортили в двух местах.
Так как толку от Аблязова парни из Центрального не добились, около обеденного времени они отпустили его пить пиво и стали советоваться, как быть дальше. В конце концов Папе Карло пришло на мысль заслать в Ермолаево своего человека, человек этот, именно один работник районной конторы 'Заготзерно', приходился шурином Папе Карло. Он как раз собирался в Ермолаево по делам, и его обязали навести справку относительно инспектора Свистунова, какую он впоследствии и навел.
В свою очередь, ермолаевские были до такой степени обеспокоены пассивностью неприятеля, что попросили тракториста Самсонова, который направлялся в Центральный менять поршневые кольца, разнюхать, не готовятся ли тамошние как-либо диковинно отомстить. Однако Самсонов никаких сведений не представил, ибо ему принципиально всучили такие поршневые кольца, что он намертво встал в двух километрах по выезде из Центрального и с горя заявился домой в невменяемом состоянии.
Между тем работник 'Заготзерна' исправно донес о том, что участковый уполномоченный Свистунов просто-напросто гостил в Ермолаеве у своего двоюродного брата, что утром двадцать четвертого числа он надолго отбывает в Оргтруд и что в тот же день вечером вся ермолаевская молодежь соберется в клубе на репетицию пьесы 'Самолечение приводит к беде', которую сочинил тамошний фельдшер Серебряков.
Таким образом, на 29 июля наметился переход от позиционного периода к боевому. Как оно намечалось, так и вышло: утром того памятного дня ермолаевские избили водителя поселкового грузовика, который вез продукты из Оргтруда и неосмотрительно остановился у Рукомойника освежиться, а вечером произошло, так сказать, Ермолаевское сражение.
Около пяти часов вечера парни из Центрального погрузились в автобус, прихватив с собой велосипедные цепи, обрезки шлангов и картонный ящик, обернутый мешковиной. В седьмом часу автобус остановился возле моста через Рукомойник, команда спешилась и стала дожидаться сумерек, так как ударить было решено под покровом ночи. Чтобы скоротать время, сначала выкупались в реке, а потом развели костер, уселись и принялись за скабрезные анекдоты. Наконец на синюшном небе проступила первая, сумеречная звезда, парни из центрального затушили костер и цепью тронулись на деревню.
В это время ермолаевская молодежь, как и было обещано, репетировала пьесу 'Самолечение приводит к беде'. Режиссировал фельдшер Серебряков; он сидел на бильярдном столе, держа между пальцами самокрутку, и говорил:
- Вы поймите, товарищи, что тут у нас драма, почти трагедия. Потому что человек из-за этого... из-за вольнодумства, вместо того чтобы вылечиться, еще хуже заболевает. Тут, товарищи, плакать хочется, а вы разводите балаган! Давайте эту сцену сначала! Давай, Ветрогонов...
Щуплый, не по- деревенски бледный паренек, представлявший Ветрогонова, шмыгнул носом и произнес свою реплику:
- Я признаю исключительно народные средства. Например: сто граммов перца на стакан водки. - Вступает Правдин,- распорядился Серебряков. - На такое лечение денег не напасешься,- вступил Правдин, которого изображал Петр Ермолаев. - Если, конечно, их не печатать.
- Отлично, Правдин,- похвалил его Сергей Петрович и показал большим пальцем вверх. - Теперь опять Ветрогонов.
- Мне печатать деньги ни к чему, я всегда от жены заначку имею...
- Нет,- оборвал парнишку Серебряков,- так не пойдет! Ты давай говори эти слова, как сказать... развратно, что ли, потому что в разделе 'Действующие лица' у нас имеется примечание: 'Роман Ветрогонов, молодой механизатор, любитель семейной свободы'. А ты эти слова так говоришь, как будто прошенья просишь. Повтори еще раз!
- Мне печатать деньги ни к чему, я всегда от жены заначку имею,- повторил Ветрогонов, состроив такую дурацкую мину, что прочие действующие лица прыснули в кулак.
- Это абсурдные слова,- сказал Правдин. - В семье все должно быть обоюдно, при полном согласии сторон. Потому что семейное счастье - явление хрупкое. Оно складывается из трех категорий: духовной, физической, материальной. И материальная база в семейном счастье занимает не последнее место, поэтому получку ложи в одно место с женой. Чем крепче семья, тем крепче отечество! ..
- Так! - сказал Серебряков. - Теперь у нас идут звуки из-за кулис: 'мычание коров, блеяние овец, рев быка'. Пашка?! Куда подевался Пашка?
- Я тут,- отозвался пастух Павел Егоров, которому из-за придурковатости смогли доверить только 'звуки из-за кулис'.
- Давай, Емеля, твоя неделя,- язвительно приказал кто-то из ермолаевских.
Павел добросовестно изобразил то, что от него требовалось.
- Так! - сказал Серебряков. - Правдин уходит, остается один Ветрогонов. Эх, полечиться, что ли...
- 'Берет стакан,- начал читать ремарку Серебряков,- сыплет в него перец, ромашку, ревень, ваниль, заливает водкой, размешивает, подносит ко рту'. Тут у нас снова голос из-за кулис...
- Самолечение приводит к беде! - произнес Павел Егоров гробовым голосом, выглянув из-за трибуны, выкрашенной под орех, и деланно рассмеялся.
- Это ктой-то говорит?! - довольно натурально произнес Ветрогонов. Привидение, что ли?
- В привидения верят только старые бабки и дураки,- ответил ему Правдин, выйдя из-за кулис. - Это говорит голос разума...
Как раз на словах 'это говорит голос разума' противник из Центрального, скрытно вторгнувшийся в Ермолаево, завершил окружение клуба широким полукольцом, и Папа Карло начал распаковывать ящик, в котором оказались бутылки с зажигательной смесью, приготовленные поселковым умельцем по прозвищу Менделеев. Разобрав бутылки, ребята из Центрального изготовились и застыли.
В клубе тем временем зажгли свет, и ярко вспыхнувшие окошки отбросили на мураву огромные бледные прямоугольники. Где-то вдалеке промычал теленок, промычал жалобно, призывно, точно пожаловался на что-то. Явственно слышался голос Петра Ермолаева, разоблачавшего народную медицину. На крыльцо вышел какой-то парень с крошечной звездочкой сигареты, несколько раз затянулся и через минуту исчез за дверью.
- Пора! - сказал Папа Карло, и в окна клуба полетели бутылки с зажигательной смесью: зазвенело стекло, раздался надрывный визг, дробно, панически застучали по полу ноги; потом из окон повалил масляно- черный дым, погас свет, и внутренность клуба зловеще озарилась занимающимся огнем
Расчетам вопреки, ермолаевских не сломили внезапность и причудливость нападения. Повыскакивав из клуба и напоровшись на парней из Центрального, они почти сразу опомнились и оказали неприятелю жестокий отпор. С четверть часа ситуация оставалась невнятной: кто сдает, кто берет верх - этого было не разобрать. Только жутко свистели в воздухе велосипедные цепи, со всех сторон слышалось горячее дыхание, дикие возгласы, матерщина. Петр Ермолаев свирепо раскидывал слесарей, приговаривая:
- Эх, кто с мечом к нам придет!.. - Дальше он почему-то не продолжал. Папа Карло воевал молча.
Однако, когда уже сделалось так темно, что своих от чужих отличить было практически невозможно, ребята из Центрального вынуждены были отойти сначала к заброшенной конюшне, а там и к Рукомойнику, где их поджидал автобус.
Очистив деревню от неприятеля, ермолаевские вернулись в клуб подсчитать потери. Собственно, потери были исключительно материальные, если не принимать во внимание ссадины, шишки и синяки: в клубе были побиты стекла да сгорел бильярдный стол, сундук, в котором хранили елочные украшения, и два никудышных стула. Тем не менее эти мизерные потери были приняты близко к сердцу, и ермолаевские, морщась от запаха гари, стали прикидывать, как бы опять же Центральному отомстить. Предложения были следующие: потравить дустом поселковую пасеку, которую постоянно вывозили на ермолаевскую гречиху, разобрать избу Папы Карло, взорвать ремонтные мастерские. Но ни одному из этих предложений не суждено было осуществиться, так как в силу некоего космического происшествия Центрально-Ермолаевская междуусобица неожиданно пресеклась.
На другой день рано утром, едва отзвонил обрезок рельса и путем не проспавшийся народ направился на работу, тракторист Александр Самсонов начал распространять беспокойно-любопытную весть: будто бы 31 июля ожидается последнее в двадцатом столетии полное солнечное затмение.
Эта весть почему-то произвела на деревне смуту: старики злобно взбодрились, видимо, предвкушая исполнение библейского
