Пантелеев Алексей Иванович (Пантелеев Л)
Гостиница 'Лондонская'
Алексей Иванович Пантелеев
(Л.Пантелеев)
Гостиница 'Лондонская'
1
Была температура, какой не было пятьдесят лет'.
Это написал в своей записной книжке Илья Ильф. Может быть, он пошутил, а может быть, и не шутил, а имел в виду ту самую одесскую зиму. Тогда несколько дней подряд ртуть в огромном гулливерском термометре на Дерибасовской стояла на тридцати градусах ниже нуля. Снега не было, но все, что может сковать мороз, было сковано. В порту набилось больше, чем когда-либо, наших и иностранных пароходов, другие, сжатые льдами, застревали на подходе к городу.
Уже с вечера и всю черную южную ночь далеко в море и где-то внизу, на волнорезе, жуткими, горестными голосами-воплями перекликались сирены.
В один из таких мглистых, пронзительно ветренных вечеров я быстро шел, почти бежал по совершенно пустынным, гулким, промороженным улицам к себе в гостиницу и где-то в переулке за оперным театром услыхал смех и веселые голоса. Навстречу мне валила шумная компания подгулявших молодых людей. Некоторые из них, причастные к искусству, были мне знакомы. Среди тех, кого я не знал, бросился в глаза высокий длинноносый детина в сильно потрепанном кожаном коричневом пальто и в синем берете, напяленном так плотно, что были закрыты и лоб и уши. Вид у него был самый, что называется, плачевный. Нос лиловый, брови совершенно белые, лохматые. В довершение всего подпоясан он был старым солдатским кушаком с металлической пряжкой. Еще издали я увидел и понял, что смеются и подтрунивают именно над этим человеком. По-шутовски же и знакомили меня с ним:
- Разрешите, товарищ Пантелеев, представить... Ванька! Француз... Чистокровный парижанин.
При этом человек, знакомивший нас, хлопнул француза Ваньку по плечу. Тот выдавил из себя улыбку, с еще большими усилиями извлек из кармана и протянул мне совершенно окоченевшую руку. Сдерживая стук в зубах, он назвался. Я не расслышал. На очень плохом русском языке он сказал, что знает меня, слыхал от Луи Арагона. Я догадался, кто это, но подумал, что сейчас этот парень больше всего похож на пленного наполеоновского солдата, какими их изображал Верещагин.
На другой день мы столкнулись в коридоре 'Лондонской' гостиницы. На этот раз он не выглядел жалким. Вид у него был вполне европейский, демократичный и вместе с тем по-парижски элегантный... Серый костюм. Под пиджаком темно-синий ворсистый свитер. Здоровый румянец на щеках, голубые глаза, светлые, совершенно льняные, приглаженные на косой ряд волосы. Это был Жан Ло (или Jan Lods, как было сказано в его визитной карточке), парижанин, кинорежиссер, ученик Рене Клера. Оба мы почему-то очень обрадовались этой нашей встрече и еще больше обрадовались, когда выяснилось, что живем мы в одной гостинице и даже на одном этаже. Скоро мы с Жаном близко сошлись и даже подружились. Началось наше сближение с того, что я взял над ним шефство, решительным образом отбил его от той компании веселых молодых людей, которые спаивали Жана и для которых этот плохо говорящий по-русски человек, поминутно ошибающийся, смешащий публику, был всего-навсего 'Ванькой', шутом гороховым.
2
Но каким же образом парижанин Жан Ло очутился в Одессе? А таким же точно образом, каким очутился в Одессе я.
Начать надо с того, что была в Одессе кинофабрика ВУФКУ, был на фабрике сценарный отдел, и поступила в этот отдел работать приехавшая из Москвы дама, Зоя Михайловна Королева. Теперь имя Зои Михайловны известно множеству людей: это ее дочь Гуля Королева героически погибла в Великую Отечественную войну, и о ней, об этой Гуле, написала книгу 'Четвертая высота' Елена Ильина. Но в то время, о котором я сейчас вспоминаю, Гуля была еще маленькой девочкой, тогда ей не исполнилось, я думаю, одиннадцати лет.
Зоя Михайловна была женщина умная, европейски образованная, по-столичному светская, а главное, необыкновенно энергичная, деятельная, с той деловой хваткой, какую и у нашего брата мужчины не часто встретишь.
Занимая какой-то не самый высокий пост в сценарном отделе, Зоя Михайловна очень скоро стала, что называется, задавать тон на всей кинофабрике.
Ей показалось, что фабрика работает не так, как нужно, - работает не спеша, старомодно, по- провинциальному. Сценарии пишутся местными авторами, режиссеры тоже все местные, фильмы выходят тусклые, бледные, ни один из них не заблестел, не заслужил высокой оценки центральной прессы. Мириться с таким положением Зоя Михайловна не могла - не такой у нее был характер. Выход ей виделся в одном: надо все перестроить, перетряхнуть, покончить с провинциальностью, поставить дело на большую ногу. С чего же начать? Как известно, фильм начинается со сценария. Следовательно - ищи сценаристов. И ищи их не где-нибудь на Пушкинской или Канатной, не на Куликовом поле, не в окрестностях ВУФКУ, а - в Москве, Киеве, Ленинграде. И вот полетели изящно составленные, изысканно вежливые, лестные и соблазнительные для авторов письма и телеграммы... Забыл сказать, что Одесская кинофабрика была 'фабрикою дитячих та юнацьких фiльмiв', поэтому и я, как дитячий писатель, вместе с Маршаком, Ильиным, Барто и, кажется, Кассилем, удостоился чести получить телеграфное послание, в котором меня в самых почтительных выражениях просили написать сценарий для Одесской студии. Согласился я не сразу - был долго и тяжело болен, да и сюжета подходящего под рукой не было. Но позже, когда я долечивался после операции в Ессентуках и в Кисловодске, что-то стало мерещиться, захотелось попробовать силы в жанре детской кинокомедии, и я написал в Одессу, что в принципе согласен. Тотчас мне прислали договор, перевели аванс и сообщили, что в любое время я могу приехать писать сценарий в Одессу, где для меня будет забронирован номер в гостинице.
И вот в очень солнечный, но уже далеко не жаркий день - если не ошибаюсь, в середине декабря 1934 года - я стою, чуть покачиваясь, на палубе теплохода 'Грузия', только что прибывшего из Батума в Одессу. Внизу веселая, гудящая, как вербный базар, толпа встречающих, в этой толпе среди других голосов я различаю несколько монотонный, низкий женский голос:
- То-ва-рищ Пан-те-леев. То-ва-рищ Пан-те-леев!..
Вглядываюсь - и никого не вижу, не узнаю.
Спускаюсь со своим чемоданом по трапу и снова слышу этот как бы заведенный, механический голос:
- Товарищ Пантелеев. Товарищ Пантелеев.
Очутившись на твердой земле, на суше, иду, как на маяк, на этот голос и вижу стоящую несколько в стороне высокую даму в модном длинном пальто и с косо посаженной на голове модной шляпкой. Стоит, накинув голову, устремила взор туда, где все еще спускаются по трапу приехавшие, и, никого не стесняясь, во весь голос возглашает:
- Товарищ Пантелеев! Товарищ Пантелеев!..
Подошел, поставил чемодан, снял фуражку и сказал:
- Зоя Михайловна? Это - я.
- Алексей Иванович?
- Так точно. Он самый.
Мне показалось, что, освобождая от перчатки руку, она взглянула на меня не совсем доверчиво.
- Я почему-то думала, что вы - высокий.
- А я разве маленький?
- Нет, я думала, что вы - очень высокий. И блондин. Вероятно, ввела в заблуждение фамилия.
Мне оставалось сокрушенно пожать плечами.
До гостиницы было рукой подать, но тут же, в стороне, на бетонной площадке причала меня ожидал роскошный интуристский 'линкольн'. Минуты через полторы-две автомобиль лихо подкатил к подъезду 'Лондонской'. Все уже было оформлено. Зоя Михайловна поднялась со мной во второй этаж, убедилась, что забронированный для меня номер вполне меня устраивает, по-хозяйски проверила, течет ли в умывальнике вода, работает ли телефон на столе...
- Ну, отдыхайте, устраивайтесь. Завтра созвонимся.
Когда же мы попрощались и я вышел в коридор проводить ее, она показала на дверь соседнего номера и, приглушив свой сильный голос, сказала:
- А ваши соседи - Луи Арагон с женой.
3
Да, я не придумал это. Так было. Этой милой
