взрывоопасной ситуации он может вновь приучить взывать государство к жестокости? И не ожесточает ли это не только бьющих и не только тех, кого бьют, но и тех, кто просто смотрит на эти гладиаторские бои?
- Во-первых, основной признак ненасилия как формы политической борьбы - это проведение кампаний гражданского неповиновения - митингов, шествий, бойкотов, но при этом никогда нельзя отвечать силой на силу. Та сторона, которая стремится к демократии, которая руководствуется гуманитарными категориями и которая выше идеи ненависти и мести, использует ненасилие как метод широкого массового воздействия, чтобы изменить недостойную, неразумную и унизительную для человека структуру.
Во-вторых, вы ошибаетесь, что гражданское неповиновение - это чисто индуистская идея. Просто человечество восприняло ее благодаря Ганди, поскольку только гандизм смог возобладать над противниками, смог действительно разрешить идею национального освобождения на уровне ненасилия. На самом деле метод абсолютного морального противостояния вооруженному злу практиковался в России с тринадцатого века. Для меня первая акция такого рода - это поступок князя Михаила Черниговского, громогласно отказавшегося в Орде принять ярлык на княжение из рук поработителей.
- Валерия Ильинична, а когда лично вы стали приверженцем идеи ненасилия?
- Я осознала ее после того, как в 19 лет попала в Казанскую психиатрическую спецтюрьму за создание в инязе подпольной студенческой группы. Подчеркиваю: именно после того, как я прошла через следственный изолятор в Лефортове и издевательства в спецтюрьме. Потому что до этого я в свои пятнадцать лет, будучи без ума от народовольцев, договаривалась с членами группы даже о вооруженном восстании против режима.
Революционный романтизм, которым насквозь пропитана вся наша литература, вещь вообще заразительная. И вполне закономерно, что если в пятнадцать лет девчонка бегала по всем райкомам комсомола и военкоматам, просясь добровольцем во Вьетнам, то в восемнадцать она просто не могла не создать подпольную студенческую организацию. Тем более в 68-м, в год пражской весны.
В группу входило чуть больше десяти студентов, в основном дети высокопоставленных родителей. У них был свой устав, своя программа, имеющая уже, как ни странно, антикоммунистическую направленность. Странно, потому что, кроме трудов Ленина, Плеханова, Энгельса, немного Маркса и... античной литературы, 'заговорщики' ничего не прочитали. 'Самиздат' им был недоступен. К середине второго курса Новодворской страшно надоело расклеивать воззвания, писать декларации и превращать семинары по истории КПСС в политические диспуты. Тем более что многие преподаватели перешли в иняз из знаменитого ИФЛИ - расформированного за вольнодумство Института философии, литературы и истории. Хотелось чего-то большего и громкого.
И тогда Валерия Новодворская предложила своей организации пойти на праздничный концерт в Кремлевский Дворец съездов и разбросать с балкона листовки. А затем выступить на открытом судебном процессе и разоблачить эту систему.
У каждого из заговорщиков нашлось неотложное дело: кто-то заканчивал курсовую, кто-то готовился к стажировке за границей, кто-то сказал, что все это хорошо, но 'если мы сохраним себя, мы больше сделаем'. Естественно, Новодворская отправилась в КДС одна. В сумочке у нее лежали штук сто написанных от руки листовок с призывом к восстанию и стихотворение собственного сочинения 'Спасибо, партия, тебе'. Это был поэтический очерк истории КПСС: 'Спасибо, партия, тебе за все, что сделала и делаешь. За нашу нынешнюю ненависть спасибо, партия, тебе'. В общем, она сочинила невероятно длинное стихотворение. И кончалось оно совсем уж не в духе теперешней программы ДС: 'Спасибо, партия, тебе за тяжесть обретенной истины. И за боев грядущих выстрелы спасибо, партия, тебе!'
Пятого декабря 1969 года за несколько минут до начала оперы 'Октябрь' в партер полетели листовки. Разлетелись они очень хорошо - веером, пригодились долгие домашние репетиции.
- После освобождения, конечно, было очень трудно жить. И едва ли можно после такого когда-нибудь вернуться к безоблачному мироощущению.
- Валерия Ильинична, а чьи судьбы интересуют вас, существуют ли для вас авторитеты в литературе или же политике?
- Да, это Альенде. Собственно, я и сейчас, несмотря на то, что он сотворил с чилийской экономикой, продолжаю его уважать. Именно за отказ применить насилие. А из русской истории - прежде всего это, конечно, народники, например Софья Бородина. Затем митрополит Филипп Колычев, Радищев. Были моими кумирами и народовольцы. Впрочем, я и сегодня их очень люблю. Я понимаю, что ими двигало. Они не столько убить хотели, сколько расшибиться на глазах у всех об эту стену. Они шли на сознательное самоубийство.
- Но теперь-то ясно, какую кровавую дорогу проторили они русскому обществу своими терактами...
- Безусловно, это привело к страшным последствиям. Идеи красного террора выросли из опытов народовольцев. Но они были стоящими людьми. Я не могу отречься от них, от Перовской, от Желябова, хотя, конечно, никогда бы не стала поступать так же. Они совершили непоправимое - приучили интеллигенцию восхищаться кровью, заставили русское общество сочувствовать себе. Сочувствовать убийству.
Мудрую книгу о народовольцах написал Юрий Трифонов. В 'Нетерпении' он отделил идею террора от его носителей. Вскоре я надеюсь опубликовать пьесу Альбера Камю 'Праведники' в моем переводе, в которой Камю, на мой взгляд, дополняет Трифонова. Народовольцы были настоящими людьми, но они делали ужасное дело, сами того не сознавая.
- Да только ли они. Сколько людей в прошлом и в наши дни утоптали своими благими намерениями дорогу если и не в ад, то к аду. И поэтому я хочу спросить вслед за Солженицыным: '...вообще осуществимо ли последовательно-нравственное действие в истории? Или - какова же должна быть нравственная зрелость общества для такой деятельности?' Насколько реальна сегодня средняя, центристская линия в политике, насколько вероятна консолидация нашего общества? Та линия, которую с 1905 года пытались провести в жизнь октябристы Дмитрий Шипов и Александр Гучков?
- Нравственность возможна только в политике, отрицающей насилие. Но нравственность необязательно сочетается с умеренностью или отказом решительно высказывать свои взгляды. На самом деле ситуация очень узнаваемая: октябристы, восторженно, верноподданнически объединившиеся вокруг царского манифеста 17 октября, чем-то напоминают те силы в сегодняшнем нашем политическом раскладе, которые с таким же восторгом, так же верноподданнически объединяются вокруг Горбачева. Это достаточно мощная, но неинтересная тенденция. Мне кажется, что мы уже ходили путями 'революции сверху'. Предполагается, что русская интеллигенция преуспевала в своих деяниях и намерениях только тогда, когда она шла на союз с государственной властью.
Близилась полночь. Наш разговор давно уже перевалил за отмеренные мне на интервью два часа. Собственно, о политике, о России, о государстве русские люди могут говорить невероятно долго - и так ни до чего и не договориться, и так и не понять друг друга.
Ненасилие, свобода... но почему-то никак не могу воспринять ДС иначе как непримиримых борцов, своеобразных большевиков сегодня, которые способны на все и не остановятся ни перед чем. И когда в газетах мы видим Новодворскую, разрывающую портрет Ленина или Горбачева, что, кроме мысли о ее непримиримости, готовности к насилию, может прийти в голову массового читателя? Только ли журналисты, средства массовой информации виноваты в таком ошибочном, как следует из программы ДС, восприятии? Ведь только из подробных объяснений Валерии Ильиничны стало понятным, что, с легкостью разорвав портреты, ДС не накинется когда-нибудь на живых людей. Что ее жест - это всего лишь шоковая терапия.
Инакомыслие становится у нас делом все более разрешенным. Того и гляди, оппозиция превратится в профессию и приобретет, наконец, цивилизованные формы, для которых, по собственному же признанию, уже непригодна 'революционный демократ' Валерия Ильинична Новодворская. Термин 'революция' должен навсегда остаться в двадцатом веке - даже если в вариации Демократического союза он звучит как 'Да здравствует ненасильственная демократическая революция'. Не наступила ли для нас пора просто - ЭВОЛЮЦИИ?
Может быть, я ошибаюсь, возможно, это мои личные трудности, но я убежден: сверхрадикализм, непримиримость, нежелание иметь что-либо общее с 'этой системой', нетерпение, наконец, если они выносятся на площадь, необратимо высекают искру. А мы все представляем собой большой развалившийся
