восторгом и жгучею злобою. Смуглое лицо юноши стало вдруг значительным и строгим.
- Хотите? - еще раз спросил Сонпольев. Гармонов решительно и быстро сказал:
- Хочу.
И словно чей-то чужой, резкий, звонкий голос произнес:
- Человек маленький и лукавый, совершивший, однако, подвиг великого мужества в одном из древних переживаний, - совершивший подвиг, ибо сочетал свою лукавую душу с пламенною душою негодующего, - скажи в этот великий и единственный час, твердо ли решился ты соединить свою душу с тою, иною душою. И еще быстрее и решительнее ответил Гармонов:
- Хочу.
Сонпольев прислушивался к резкому голосу вопрошающего. Он узнал его. И не ошибся: 'хочу' Гармонова уже тонуло в ржаво-металлическом хохоте того дивного посетителя.
И когда хохот затих, Сонпольев сказал:
- Но знайте, что вы для этого должны отказаться от соблазна и радости отдельного бытия. Вот я совершу чародейство, - и оба мы погибнем, и освободим наши души, или сольем их в одну, и уже не будет ни меня, ни тебя, будет один, пламенный в замысле, холодный в исполнении. Надлежит нам уйти обоим, чтобы дать место ему, в котором мы оба таинственно сольемся. Друг мой, решились ли вы на это страшное дело? Страшное, великое дело.
Гармонов улыбался странно и неопределенно. Но пламенный взор Сонпольева погасил его улыбку, и юноша, голосом неживым, тусклым, как бы покоряясь непреодолимому, роковому повелению, произнес:
- Я решился. Я хочу. Я не боюсь.
Дрожащими, пальцами вынул Сонпольев из бумажника чародейный волос. Зажег свечку. За нею таился четырехголовый посетитель. Он был сегодня серый и зыбкий, и маячил, как тень от зыблемой пламенной стихии, ласкавшей сжигающими объятиями белое тело покорной свечи.
Гармонов широко раскрытыми глазами, не отрываясь, следил за движениями Сонпольева. Сонпольев поднес волос к огню свечи. Слегка закрутился волосок, зарделся, вспыхнул. Горел очень медленно, с тихим ритмическим потрескиванием, похожим на смех ночного гостя.
И сам дивный уродец, кривляясь и прыгая, выдвинулся из-за свечи. Он стал посредине стола, смотрел то на волосок, то на юношу, что-то шептал, отрывистое и невнятное, и после каждого слова заливался тихим смехом, похожим на потрескивание горящего волоска.
Слова чудного гостя были простые, но страшные. Сначала они шли мимо сознания Сонпольева, - так был Сонпольев взволнован и поглощен горением чародейного волоска, что с простыми, знакомыми словами урода не соединял никакой мысли. Вдруг ему стало страшно. Вслушался. Насмешливо звучали простые, страшно простые слова:
- Душа маленькая, коротенькая, душа боязливая. В страхе поднял Сонпольев глаза на Гармонова. Смуглый юноша сидел, странно скорчившись. Лицо его было бледно. Капельки пота выступили на лбу. Жалкая, принужденная улыбка кривила его губы. Когда он увидел, что Сонпольев смотрит на него, он скорчился еще больше, и как бы против воли зашептал голосом прерывающимся и глухим:
- Мне страшно. Мне больно. Не надо этого.
И вдруг изогнулся, как кошка, хитрая, робкая, злая, метнулся вперед и, нелепо и уродливо вытянув слишком красные губы, дунул на догоравший волосок. Пламя на волоске поднялось узкою струйкою, дрогнуло, погасло. Синий дымок заструился в тихом воздухе. Резкий хохот ночного гостя сверлил слух.
Звенели гнусные слова:
- Не удалось, не удалось!
Гармонов сел. Виновато и хитро улыбался. Сонпольев смотрел на него невидящими глазами.
В соседней комнате послышался бой часов. И на каждый удар соединяющий души урод отвечал хриплым криком:
- Не удалось!
И пружинно-резким хохотом. И кружился, и кривлялся, и казалось, что он тает в желтом озарении неживой, электрической лампы.
Когда двенадцатый удар, последний голос уходящего года, замолк, и замолк гнусный крик:
- Не удалось!
И замолк гнусный хохот исчезающего урода, - Гармонов поднялся, словно радуясь избавлению от роковой беды, и сказал:
- С Новым Годом.
