говорилось, были главными в этом переходном периоде - это была эпоха идеалистической культуры, навязывающей разрыв, лежащий между увядающей идеациональной системой и нарождающейся чувственной системой. В это время индекс внутренней анархии достигает, соответственно, своего максимума. После четырнадцатого века чувственная культура стала преобладающей и все более и более стабилизировалась. Соответственно, революционный пыл сильно ослабевает и с минимальными колебаниями не меняет своего значения вплоть до девятнадцатого века или, по крайней мере, до конца восемнадцатого. Конец этой стадии отмечает отмену крепостничества позднего феодального режима и ознаменовывает движение кривой внутренних беспорядков по возрастающей. С некоторыми колебаниями это движение продолжается в девятнадцатом веке, становясь все более ярко выраженным в первой четверти двадцатого. Эти двадцать пять лет продемонстрировали практически беспрецедентный взрыв внутренних беспорядков, конкурирующий, если он вообще может с чем-либо конкурировать, только с одним сравнительным двадцатипятилетним периодом за всю историю двух с половиной тысячелетий, рассматриваемых в этом исследовании! После 1925 года имело место значительное число внутренних беспорядков и революций во многих европейских странах, и многие, несомненно, произойдут в течение оставшихся 60 лет двадцатого века.
Этот анализ показывает, что в своих важнейших колебаниях движение внутренней дезорганизации происходит согласно нашей теории. Общество упорядочено, когда его система культуры и социальных отношений интегрирована и кристаллизирована. Оно становится беспорядочным, когда эта система дезинтегрируется и входит в переходный период. Так как нынешний переходный период является одним из наиболее критических из всех зафиксированных, то он с необходимостью сопровождается взрывом революций и анархии, не имеющих исторических параллелей по своему количеству и интенсивности...
Наконец-то начинает преобладать некоторое понимание революционной катастрофы - по крайней мере, у части нашего общества; но даже эта часть не полностью осознает экстраорди-нарный масштаб внутренней анархии или ее настоящие причины и последствия. Многие до сих пор рассматривают эти проявления как обыкновенные, появившиеся по вине случайных факторов, в том числе как произошедшие из-за таких злодеев, как Сталин, Гитлер или Муссолини. Следующий анализ предлагает подходящую перспективу и более адекватное понимание глубокой дезорганизованности нашего времени, которая рассматривается как неизбежное последствие дезорганизации чувственной культуры и договорного общества - ужасный 'dies irae, dies ilia' острого переходного периода. Пока прочно не установятся новая культура и общество, не будет и перспективы окончания анархии, восстановления стабильного порядка и линейного прогресса. Никакие эксперименты с политическими, экономическими или иными другими факторами не могут искоренить болезнь, пока она проходит в рамках переходного периода. Особенно это касается революций и других внутренних беспорядков.
Динамика самоубийств.
Еще меньше сомнений вызывает рост самоубийств практически во всех странах Запада в девятнадцатом и начале двадцатого веков. Примерно с 1850 по 1920 годы их уровень на 100 000 чел. населения увеличился в Италии с 2,8 до 8,3; во Франции с 7,1 до 23; в Англии с 7,3 до 11; в Пруссии с 10,6 до 20,5; в Бельгии с 6,3 до 14,2; в Ирландии с 1,3 до 3,5; в Испании с 3,6 до 6,1 ; в Швеции с 8,1 до 12,4; в Румынии с 0,6 до 4; в Сербии с 3,8 до 5,1; и в Соединенных Штатах (с 1860 по 1922) с 3,1 до 11,9. В течение этих десятилетий число самоубийств удвоилось, а то и утроилось. Сам по себе суицид не имеет большой важности; даже сейчас только малое количество людей умирает таким образом. Но как симптом разочарования человека в своем страстном стремлении к чувственному счастью этот феномен очень важен. Очевидно, что счастливый человек не совершает самоубийства, нарочно предпочтя смерть жизни. Отсюда, если уровень суицида резко возрастает, то это является одним из вернейших барометров неудачи чувственного человека в погоне за счастьем.
Душевные болезни и преступность.
Не нужно подробной статистики, чтобы подтвердить положение о том, что уровень душевных болезней и преступности вырос в течение последних десятилетий. Действительно, практически любая достоверная официальная или частная публикация по этим предметам содержит большое количество статистических данных, показывающих постепенный или резкий рост распространенности обоих явлений.
Например, в США индекс преступности, измеряемый суммарным количеством арестов, удвоился в четырнадцати крупных городах в период с 1920 по 1930 гг.; подобный рост наблюдался и в случае с арестами за самые тяжкие преступления с 1900 по 1930. Аналогичные данные представлены статистикой совершенных серийных преступлений, числом включенных и другими измерителями преступлений. Практически ничем не отличается и ситуация в большинстве остальных стран Запада.
Измеренное числом пациентов в учреждениях для душевнобольных или какой-либо другой мерой практически для всех евроамериканских стран число душевнобольных начинает расти с конца девятнадцатого и в течение двадцатого веков. Например, на 100 000 чел. населения в Англии в 1859 г. приходилось 159 пациентов и 360 в 1908; в США в 1880 г. было 81,6 пациентов, в 1910 217,5 и в 1920 - 220,1. Для Германии и почти всех остальных стран Запада цифры аналогичны. При всех необходимых скидках на возможную неточность статистических данных, на возможно большую последующую заботу о пациентах в больницах и прочее, рост душевнобольных все давно не вызывает сомнений.
Это означает, что западное общество становится все более и более 'сумасшедшим' и морально несбалансированным. Дополнительным новшеством в области преступности являются: планированные хладнокровные преступления, совершаемые в денежных интересах в противоположность импульсивной и спонтанной преступности прошлого; эффективность научно организованных криминальных орудий; технологически организованный крупномасштабный 'рэкет' в союзе с политическими лидерами и 'наиболее уважаемыми гражданами'; лидирующее положение более молодых возрастных групп в преступной деятельности. Например, в Соединенных Штатах в 30 году процент возрастной группы 15-24 лет среди всего селения составлял 18,3, в то время как доля этой возрастной группы во всех арестах за различные нарушения равна 34,2 %. В Англии и Уэльсе в 1935 году число мужчин на 100 000 чел., признанных виновными в преступлениях по каждой возрастной группе, было таково: младше 17 лет - 998; 17-21 - 647; 21-30 - 439; старше 30 - 163. Среди женщин возрастная группа 17-21 показала наибольшее количество осужденных - 89; цифры для остальных групп таковы: младше 17 лет - 64; 21-30 - 61; старше 30 - 47. Таким образом, мы видим, что в чувственном обществе молодые возрастные группы, как правило, ответственны за непропорционально большую долю совершенных преступлений.
Рост преступности в целом и ее новые черты и особенности прямо указывают на 'атомизм' и нигилизм нашего времени. В таких условиях преступление становится бизнесом, выполняемым с деловой эффективностью, хладнокровно, расчетливо, в чисто утилитарных целях, без уважения к моральным или идеалистическим соображениям. Ворующий детей, рэкетир, убийца в большинстве случаев не испытывает к жертве личного недоброжелательства или враждебности. Он выбирает того или иного человека или группу бесстрастно, единственно с позиции денежной выгоды. Высокий уровень преступности современной молодежи опять-таки совершенно понятен. Выросшие в атмосфере нестабильных семей, разбитых браков, в 'атомистичной' моральной атмосфере, молодые и импульсивные, они стремятся перевести свой утилитаризм и гедонистические наклонности на прямое действие; быстро разбогатеть, иметь в избытке еду, напитки, женщин и другие инструменты удовольствия и комфорта.
Таким образом, революции, преступность, душевные болезни и самоубийства несут на себе печать так называемого 'освобождения' от границ этических норм и норм закона и верховенства неограниченной физической силы и роста жестокости, зверства и бесчеловечности.
Рост жестокости наказаний.
Эти свидетельства могут быть дополнены другими современными тенденциями - например, в наказании за преступления. В девятнадцатом веке было очень популярно убеждение в том, что с течением времени наказания за преступления имеют тенденцию становиться все более и более гуманными, что физические наказания со временем исчезнут, точно так же как они верили в то, что войны и революции идут на убыль. Однако когда эта теория была подвергнута проверке, в свете сравнительных исследований варварских и средневековых законов наказания и самых последних кодексов наказаний советского, нацистского и фашистских режимов или сегодняшних наказаний, применяемых к современным нам человеческим существам, она оказывается совершенно не внушающей доверия.
Результаты такого современного исследования - первые в этом роде являются поучитель-ными. Мы выяснили, что ранние средневековые христианские кодексы светского и канонического законов раскрывают качественный и количественный рост жестокости в сравнении с предыдущими варварскими кодексами - особенно, как мы и могли ожидать, в период перехода от чувственной греко-римской и древней тевтонской
