Проездом

- Чего он в этой красоте скучного нашел? Замечательный вид.

- Да и я вот говорю тоже, а он ни в какую.

- Степанов, что ли?

- Да. А секретарь болен. Две недели утвердить не можем. И художников задерживаем, и типографию.

- Ну, давайте, я подпишу вам.

- Я бы вам, Георгий Иванович, очень благодарен был. Просто камень бы с плеч сняли.

Георгий Иванович достал ручку, на обороте обложки написал: 'Вид на озеро одобряю' и стремительно расписался.

- Спасибо, вот спасибо, - Фомин взял из его рук буклет, посмотрел и спрятал в стол, - теперь я их этим буклетом всех наповал. Скажу, зав. отделом обкома озеро одобрил. Пусть волынку не тянут.

- Так и скажите, - улыбнулся Георгий Иванович и, сощурившись, посмотрел на лежащие возле пресс- папье бумаги. - А что это такое аккуратненькое?

- Да это июньская директива обкома.

- А-а-а, о проведении уборочной?

- Да. Вы-то ее, небось, лучше нас знаете.

Георгий Иванович улыбнулся.

- Да-а, пришлось повозиться с ней. Секретарь ваш два раза приезжал, сидели, головы ломали.

Фомин серьезно кивнул.

- Понятно.

- Да, - Георгий Иванович вздохнул, - Владимир Иванович, покой нам только снится. Успокоимся, когда ногами вперед вынесут.

Фомин сочувственно кивал головой, улыбался. Георгий Иванович взял директиву, посмотрел на аккуратную машинопись, полистал и слегка тряхнул, отчего листки встрепенулись.

- Ну, а как она вам, Владимир Иванович?

- Директива?

- Да.

- Очень деловая, по-моему. Все четко, ясно. Я с интересом ее читал.

- Ну, значит, не зря возились.

- Нужный документ, что ж и говорить. Не просто канцелярский листок, а по-партийному честный документ.

- Я рад, что вам понравилось. Обычно директивы эти в сейфах пылятся. Владимир Иванович, вы вот что... возьмите эту директиву и положите ее на сейф.

- Наверх?

- Да.

Фомин взял у него пачки листков и осторожно положил на сейф. Георгий Иванович тем временем подошел к столу, выдвинул ящик и вынул макет альбома.

- Хорошо, что вспомнил, - он принялся листать макет, - знаете, Владимир Иванович, что мы сделаем... вот так... пожалуй, вот что. Чтобы не было никаких, вот так.

Он положил раскрытый макет на стол, быстро скинул пиджак, кинул на кресло. Потом медленно влез на стол, встал и выпрямился. Удивленно улыбаясь, Фомин смотрел на него. Георгий Иванович расстегнул брюки, спустил их, спустил трусы и, оглянувшись на макет, сел на корточки. Сцепил сухопалые руки перед собой. Открыв рот, Фомин смотрел на него. Георгий Иванович снова оглянулся назад, неловко переступил согнутыми ногами и, замерев, закряхтел, сосредоточенно глядя мимо Фомина. Бледный Фомин попятился было к двери, но Георгий Иванович проговорил сдавленным голосом: 'Вот... сами...'. Фомин осторожно подошел к столу, растерянно поднял руки:

- Георгий Иванович, ну как же... зачем... я не понимаю...

Георгий Иванович громко закряхтел, бескровные губы его растянулись, глаза приоткрылись. Сторонясь его колена, Фомин обошел стол. Плоский зад Георгия Ивановича нависал над раскрытым макетом. Фомин потянулся к аккуратной книжке, Георгий Иванович повернул к нему злое лицо: 'Не трожь, не трожь, ишь умник'. Фомин отошел к стенке. Георгий Иванович выпустил газы. Безволосый зад его качнулся. Между худосочными ягодицами показалось коричневое, стало быстро расти и удлиняться. Фомин судорожно сглотнул, отогнулся от стены, протянул руки над макетом альбома, заслоняя его от коричневой колбасы. Колбаска оторвалась и упала ему в руки. Вслед за ней вылезла другая, потоньше, посветлее. Фомин так же принял ее. Короткий белый член Георгия Ивановича качнулся, из него ударила широкая желтая струя, прерывисто прошлась по столу. Георгий Иванович снова выпустил газы. Кряхтя, выдавил третью порцию. Фомин поймал ее. Моча закапала со стола на пол. Георгий Иванович протянул руки, вытащил из стоящей на столе коробочки несколько листов атласной пометочной бумаги, вытер ими зад, швырнул на пол и выпрямился, ловя руками спущенные брюки. Фомин стоял сзади, держа теплый кал на ладонях. Георгий Иванович надел брюки, рассеянно оглянулся на Фомина.

- Ну вот... а что же ты...

Он заправил рубашку, неловко спрыгнул со стола, взял пиджак и, держа его подмышкой, поднял трубку слегка забрызганного мочой телефона:

- Да, слушай, как этому вашему позвонить, ну, заву... ну, как его...

- Якушеву? - пролепетал Фомин, с трудом разжимая губы.

- Да.

- 327.

Георгий Иванович набрал.

- Это я. Ну что, товарищ Якушев, мне пора. Наверное. Да-да. Нет-нет, я у товарища. У Владимира Ивановича. Да, у него самого. Да, лучше через два, да, можете сразу, прямо сейчас, я выхожу уже. Хорошо, да-да.

Он положил трубку, надел пиджак, еще раз оглянулся на Фомина и вышел, прикрыв за собой дверь. С края стола на пол капали частые капли, лужа мочи неподвижно поблескивала на полированном дереве. В ней оказались записная книжка, мундштук, очки, край макета. Дверь приотворилась, показалась голова Коньковой:

- Володь, это он у тебя был сейчас? Чего ж ты, чудак, не позвал?

Фомин быстро повернулся к ней спиной, пряча руки с калом.

- Я занят, нельзя сейчас, нельзя...

- Да погоди. Ты расскажи, о чем говорили-то? Душно-то как у тебя... запах какой-то...

- Нельзя, нельзя ко мне, я занят! - багровея и втягивая голову в плечи, закричал Фомин.

- Ну ладно, ладно, ушла, не ори только.

Конькова скрылась. Фомин посмотрел на закрывшуюся дверь, потом быстро наклонился, сунул, было, руки с калом под стол, но за окном раздался долгий автомобильный гудок. Фомин выпрямился, подбежал к окну. Возле райкомовского подъезда стояла черная 'Чайка' и две черные 'Волги'. По гранитным ступенькам к ним спускался в окружении райкомовских работников Георгий Иванович. Якушев что-то говорил, радостно жестикулируя. Георгий Иванович кивал, улыбался. 'Чайка' развернулась и, подкатив, остановилась напротив лестницы. Фомин наблюдал, прижавшись лбом к прохладному стеклу. Держащие кал ладони слегка разошлись, одна из коричневых колбасок отвалилась и шлепнулась на носок его ботинка.