птицу с опущенными крыльями.
По-прежнему на корвете царила тишина.
Минуту спустя поставлены были парусы и на судах французской эскадры.
Но торжество капитана было неполное.
Он сердился. Самолюбие блестящего капитана было уязвлено.
Еще бы!
Сегодня на 'Витязе' поставили не с обычной сказочной быстротой, приводившей в изумление моряков, а на сорок секунд позже, и 'Витязь' опередил французов только на минуту.
- Прикажите команду во фронт, Василий Леонтьевич.
- Есть!
Через минуту матросы стояли во фронте.
Быстрой и решительной походкой, приподняв голову, подошел Ракитин к средине фронта. Все глаза были устремлены на капитана. В напряженных взглядах матросов была подавленность. Несколько секунд Ракитин молчал, остановив прищуренные серьезные глаза на одном матросе, стоявшем против него. И молодой марсовой еще больше и бессмысленнее выпячивал глаза на капитана.
- Не ожидал от вас, ребята! Подгадили сегодня. Копались! - проговорил капитан строго и торжественно-мрачно.
И матросы словно бы почувствовали себя виноватыми. Лица стали еще напряженнее. Эффект вполне удовлетворил капитана, и он, уж смягчая голос, продолжал:
- Смотри!.. Впредь не осрамитесь и меня не осрамите перед французами. Уверен... Вы ведь у меня молодцы...
- Рады стараться, вашескобродие! - облегченно и весело рявкнули матросы.
Капитан велел разойтись, успокоенный, что 'молодцы' не осрамят его и ценят слова капитана.
III
Матросы считали Ракитина 'молодчагой' по флотской части командиром.
Обрадованные 'отдышкой' после прежнего капитана, типичного 'мордобоя', с расточительностью наказывавшего людей линьками, матросы находили, что новый командир хоть и донимает службой и спешкой куда больше 'мордобоя', но зато 'добер'. Дрался редко и 'с рассудком', зря в штрафные не переводил 'для всыпки', не очень уважал, чтобы офицеры занимались сильным 'боем', и не взыскивал за пьянство на берегу.
Они, почти не знавшие отдыха и работавшие как бешеные, в самом деле поверили, что 'подгадили' из-за сорока секунд и мало стараются, чтобы не осрамить капитана и не осрамиться перед 'французом'.
И старый боцман Терентьич, сам взвинченный словами капитана, возбужденно говорил на баке матросам:
- Ужо постарайтесь, черти! Не осрамите капитана перед французом, дьяволы! Другой по форме вышиб бы всем марсовым зубы, а капитан - 'молодцы, мол'! Небось при 'мордобое' лупцевали бы ваши спины, и не была бы у меня цела морда, если бы он распалился за что-нибудь... Еще счастье, что за секунд не взыскивал...
Многие марсовые успокаивали боцмана.
- Не бойся, Терентьич. Постараемся!
- Строг на спешку, а добрым словом...
- Обнадежил, значит... Молодцы, мол.
- И не зудил... Не осрами - и шабаш.
- Покажем, братцы, как закрепим паруса.
- То-то покажем! - подхватили многие голоса.
И громче и возбужденнее прозвучал голос молодого, краснощекого и жизнерадостного марсового Никеева с большими ласковыми черными глазами.
IV
В то же время капитан говорил в своей каюте старшему офицеру:
- Надеюсь, Василий Леонтьич, мы утрем нос французам при уборке парусов... Не подгадим. Прикажете сигару?
- Благодарю... я папироску... Чем же подгадили, Владимир Николаич? Разве что на сорок секунд позже закрепили... Невелико опоздание...
- Невелико, а могло его не быть, Василий Леонтьич... И не должно быть... У нас команда - молодцы! С ними можно и без порки... Умей только понимать психологию русского матроса... Я, слава богу, знаю его! самоуверенно произнес Ракитин.
- Золотой народ! - горячо проговорил Василий Леонтьевич. И виновато прибавил: - Иногда и ударишь... привычка... Но если за дело - не обижаются.
- А все лучше бы господам офицерам полегче... Того и гляди еще в 'Колокол' попадем... Неловко...
Шпилька была направлена в старшего офицера.
Он понял, но ничего не сказал.
- Кто это мог сообщить про бывшего командира 'Витязя'?.. Читали?
- Читал... А кто сообщил - и не думал.
- Пожалуй, младший механик Носов отличился. Тоже либерал этот сынок старшего писаря! - с презрительным высокомерием проговорил Ракитин. И, поморщившись, продолжал: - В кают-компании он проповедует глупости... Какой-то механик, а тоже... Вы, Василий Леонтьич, не очень-то позволяйте этому механишке... Мы на военном судне... Чтобы он и не думал заниматься обличительной литературой... Живо сплавлю! - прибавил капитан, с каким-то особенным удовольствием подчеркивая о своей власти 'сплавить'.
Василий Леонтьевич далеко не уважал этого 'бесшабашного карьериста', каким считал Ракитина. Он возмущался и его требованиями какой-то сказочной быстроты, и его высокомерием, и хвастовством, что может офицера сплавить, и самомнением человека, воображающего, что он один сделал 'Витязь' таким образцовым судном, и пролазничеством, и нахальством...
'Ишь задается хлыщ! И мне еще ни за что делает выговоры!' - подумал старший офицер. Он вспыхнул и, сдерживая себя суровой школой дисциплины, официально-сухо ответил:
- Андрей Петрович Носов, - нарочно назвал старший офицер механика по имени и отчеству, - не говорил в кают-компании возбудительных речей, за которые я был бы вправе его остановить. А что он говорит в своей каюте или на берегу, до этого мне нет дела. Я старший офицер, а не сыщик-с! И если вам угодно не позволить ему писать, коли Андрей Петрович пишет, то извольте ему приказать или прикажите мне передать ваше приказание...
Блестящий капитан дорожил Василием Леонтьевичем, как отличным старшим офицером, понял свою бестактность перед ним и в первое мгновение был огорошен словами Василия Леонтьевича, казалось недалекого и покладливого служаки.
Тем было досаднее Ракитину, что он не смел оборвать старшего офицера, который так настойчиво противоречил капитану и отказался исполнить его приказание, выраженное в форме совета.
И Василий Леонтьевич, видимо не желавший сближения с Ракитиным с первого же дня его командирства, вызывал в капитане теперь злобное чувство мелкой самолюбивой душонки.
Струсивший служебного разрыва, Ракитин и не показал вида неудовольствия. Напротив, словно бы удивленный, он самым любезным товарищеским тоном, желая очаровать старшего офицера, проговорил:
- Да что вы, Василий Леонтьич?.. Извините, если я вас без намерения обидел... Я и не думал делать вам замечания... И не имею повода... На днях слышал с мостика через открытый люк кают-компании слова механика, и мне показалось... Вас, верно, не было... Я ведь знаю, что вы не допустите чего-нибудь предосудительного... Точно я не знаю, какой вы идеальный старший офицер и незаменимый помощник, Василий Леонтьич!
'Экий подлец! Без всяких правил', - подумал Василий Леонтьевич.
И, сам честный человек, имевший правила, от которых не отступал, он смягчился от комплиментов и извинения блестящего капитана.
- Я в частном разговоре, по-товарищески, высказал вам, Василий Леонтьич, - говорил капитан еще мягче и вкрадчивее, - свое мнение о механике.
Пустив душистым дымком хорошей гаваны, продолжал:
