При этом злобное, насмешливое выражение пронеслось по его бледному, худому лицу, засветилось холодным блеском в глазах и искривило тонкие, бескровные губы в сардоническую улыбку. Что-то неприятное, мефистофелевское было в этом старческом лице.
- Вы разве хлопотали о возвращении?
- Три раза я подавал прошения и все три раза при самых лучших отзывах местной администрации, и каждый раз один и тот же ответ: 'Просьба мещанина из ссыльных Рудницкого не подлежит удовлетворению'... Я ведь нынче имею честь носить звание мещанина! - прибавил старик, - N-ский мещанин из ссыльных... Это звучит несколько иначе, чем действительный статский советник, не правда ли?..
- Но ведь вы можете переехать в другой какой-нибудь город Сибири.
- Все та же Сибирь! Здесь хоть есть давность привычки... Я и просился только ради здоровья... Ведь если б мне и можно было уехать отсюда, я все равно везде буду отверженцем... Везде позор... Везде станут шептать, указывая на меня: 'Это тот самый Рудницкий, который ограбил банк'... И все будут злорадствовать, и больше всех люди, которые, быть может, во сто раз хуже меня... Это ведь обыкновенная история на свете... Пока успех на вашей стороне, вам готовы простить преступление, а чуть падение, быть может, и незаслуженное, вызванное не преступлением, а ошибкой, доверием, пожалуй, и ошибочным, но непреднамеренным, - подчеркнул он, - все отвернулись, все забыли, даже самые близкие когда-то люди...
Рудницкий отпил еще глоток и продолжал:
- И знаете ли, что больше всего возмущает меня при этом?
- Что?
- Людское лицемерие... Все кричат о какой-то общественной совести, о каких-то нарушенных правах!.. Какая это общественная совесть?.. где она? Кто отказался бы от положения Ротшильда, хотя он, с точки зрения известной морали, каждым день возмущает общественную совесть и нарушает чьи-нибудь права? А между тем про него не кричат, кроме горсти безумцев, мечтающих исправить мир... Он пользуется уважением; весь свет у его ног... Общественная совесть!? - усмехнулся злобно старик, - да из тысячи людей девятьсот девяносто девять наплевали бы на нее, если б одних не удерживал страх наказания, других - просто глупость... А ведь все кричат о совести... О, господи, как все это глупо и возмутительно! И после этого разве можно не презирать людей!? - патетически воскликнул Рудницкий.
Он помолчал, налил себе вина и снова заговорил:
- Уехать!? Куда мне уехать?.. Ведь у меня, ограбившего банк, нет состояния, чтобы замазать рты и заслужить уважение... Вы знаете ли, что, приехав сюда, я, известный грабитель, не знал, на что пообедать... Кто этому поверит, не правда ли? - грустно усмехнулся Рудницкий.
Когда он говорил, голос его дрожал, казалось, искренними нотами. Я слушал и недоумевал. К чему эта комедия? Или, в самом деле, он, с точки зрения своеобразной философии, считает себя невинной жертвой?
Я молчал и ждал, что будет далее.
- Я стар, - снова начал он, - у меня нет даже надежды поправить свое положение, чтобы посмотреть, как эти самые люди, которые отвернулись от меня, снова станут находить, что я человек, обладающий всеми добродетелями... И, каюсь, иногда я жалею, что не могу вернуть прежнего положения... Каюсь, жалею и озлобляюсь... Да разве можно не озлобиться!? воскликнул он с раздражением. - Помилуйте... Тут всякое терпение лопнет!.. Я думал: хоть здесь-то меня оставят в покое... Так нет... И здесь меня преследовали.
- За что?
- А за то, что два года тому назад здесь был начальник, который имел доблесть дать мне место и кусок хлеба... Как можно! И поднялся кругом вой, пошли сплетни, будто я влияю, будто играю роль... Появились в этом жанре корреспонденции в столичных газетах... Вы разве не читали?
- Что-то помню...
- Уголовные ссыльные деморализируют общество... От них страдает край... И все в таком роде... И здешняя мерзкая газетка тоже стала тявкать... О, это была нескончаемая травля... Эти господа ненавидят людей порядочных, благонамеренных, людей цивилизованных и, главное, приезжих... У них ведь свой патриотизм... сибирский... специфический, как петрушкин запах{403}... Они тут в таком случае все заодно...
И, точно вспомнив испытанные им обиды, он начал бранить Сибирь и сибиряков и в особенности какую- то 'шайку мучеников идеи' с необузданной злобой. Он не говорил, а шипел с каким-то угрюмым ожесточением завзятого человеконенавистника. Он поносил людей, не останавливаясь перед клеветой, и в то же время жаловался, что его не оставляют в покое.
Куда девался добродушный, смирный 'старичок', которого я видел у Петровских?
- Не удивляйтесь этому раздражению! - проговорил он после паузы, наливая новый стакан и залпом выпивая его. - Я не могу равнодушно говорить, как вспомню об этом... Поймите только: одиннадцать лет тому назад меня позорил прокурор... почти год меня трепали все газеты... Чего только ни говорили про меня! Я переносил все... Мое имя наконец забыли... И что же? За то, что мне дают кусок хлеба, в меня снова летят комки грязи... Каждый писака, каждый недоучившийся молокосос кричит о моем прошлом... И за что же? за что?.. Что я им сделал?
Он закрыл лицо руками и несколько времени молчал.
Когда наконец он поднял голову, на глазах его блестели слезы.
- И если б еще я, в самом деле, был виноват, как расславили меня на всю Россию... Послушайте... Вы тоже недоверчиво отнеслись ко мне... Я заметил... у Петровских... Но если б вы знали всю правду...
И Рудницкий, начинавший немного хмелеть, начал рассказывать мне свое дело, 'как оно было в действительности'. Из его слов выходило, что его напрасно обвинили, что он невинен, как ангел. Он, правда, сделал ошибку, доверился другим и... попался, как кур во щи...
Признаюсь, это было уж слишком, и я заметил Рудницкому, что был на его процессе.
- Изволили быть? - переспросил он.
- Был...
- И, пожалуй, не верите мне? - проговорил он внезапно изменившимся тоном, с нескрываемой насмешкой.
Я молчал.
- Что ж вы не говорите?.. Ведь вы, кажется, из либералов? - ядовито усмехнулся он. - О, я отлично вижу, что не верите... И знаете ли что? Ведь вы, пожалуй, и правы, что не верите! - вдруг проговорил он, понижая голос, и засмеялся своим тихим, неприятным смехом. - Ей-богу, правы, что не верите!..
Я взглянул на Рудницкого. Признаюсь, мне редко приходилось видеть такое злое, отвратительное лицо. Оно как-то все съежилось и улыбалось скверной, циничной, насмешливой улыбкой, в глазах сверкал злой огонек, и искривленные губы дрожали.
- Еще бы верить!? Не младенец же я был в самом деле и не дурак, мечтавший об акридах и меде, когда ворочал банком и пользовался общим почетом?.. Ха-ха-ха... Я, батюшка, был поклонником капиталистического строя... Ну, да... Я воспользовался случаем сделаться сразу богатым, чтобы потом еще более разбогатеть... Изволите слышать?.. Воспользовался! прошипел он, глядя на меня в упор с насмешливым видом. - И если б не глупая случайность, я бы теперь был не мещанин из ссыльных, а глубокоуважаемый Николай Степаныч Рудницкий, тайный советник и кавалер... И все эти господа прокуроры считали бы за честь у меня обедать, и никто не смел бы заикнуться об общественной совести... Совесть!.. Это все 'слова, слова, слова!', как говорил Гамлет...{405} У всякого своя совесть!.. Но я не рассчитал шансов, и... тот же многоуважаемый Николай Степаныч внезапно разжалован в малоуважаемые... Казни его за то, что он не рассчитал... Спасай общество от такого вредного члена... Ха-ха-ха!.. Да, не рассчитал... Дурак был, осел, и наказан за это... И, вы думаете, я раскаиваюсь? - прибавил он с каким-то бешенством. - Я злюсь... не оттого... Я злюсь на свою глупость... Ну, вот вам... Довольны признанием?.. Опишите, если будет угодно... Довольно любопытно будет прочесть... Так не верите?.. Ха-ха-ха... А я думал, поверите... Надеюсь, я прав ваших не нарушал?.. Вкладов у вас не было в банке?.. Или были?.. Ну, в таком случае очень жаль... Весьма жаль... А затем имею честь кланяться... Руки не протягиваю в видах торжества общественной совести... Вот, когда буду Ротшильдом, тогда милости просим... ко мне... Я вас угощу чудным вином, не то что эта кислятина... Надеюсь однако, что у Петровских вы мне не повредите... Не правда ли?..
