Станюкович Константин Михайлович
Вдали от берегов
Станюкович К.М.
Вдали от берегов
Посвящается Мане
I
Порто- Гранде, довольно скверный португальский городок и складочная угольная станция, находится на Сан- Винценте, одном из группы оголенных, скалистых островов Зеленого Мыса, которые лежат в области пассата, на большом морском тракте судов, идущих из Европы в Бразилию и Аргентину, на мыс Доброй Надежды и в Австралию. Прежде, до постройки Суэцкого канала, Порто-Гранде служил перепутьем и для кораблей, ходивших в Индию, Китай и Японию.
В этот-то маленький городок, приютившийся на песке у подножия голых гор, в глубине бухты, и сверкавший под лучами палящего тропического солнца своими белыми, напоминающими хохлацкие мазанки, домишками, - городок, населенный неграми-христианами да несколькими десятками разноплеменных европейцев, отечество которых там, где нажива, - был нашей последней стоянкой перед длинным и долгим переходом в несколько тысяч миль.
Мы пополнили наш восьмидневный запас угля, налили цистерны привезенной с соседнего острова водой (порто-грандская была скверная), чтоб по возможности меньше пить в плавании опресненной океанской воды, очень безвкусной, и набрали всякой живности столько, сколько возможно было взять, не загромождая очень палубы.
Накануне ухода палуба нашего щегольского клипера, к ужасу старшего офицера, представляла собою необычайный вид, несколько напоминавший деревню и сильно оскорблявший его 'морской глаз'.
Пять рослых крупных быков, только что поднятых на талях, один за другим, с качавшейся у борта шаланды и водворенных в стойле, устроенном на баке, очевидно еще не успели прийти в себя после воздушного подъема и продолжали выражать свое неудовольствие беспокойным мычанием, несмотря на ласковые шутки и подачки матросов, которые уже успели дать клички всем пяти животным. Тут же, в загородке, топтались бараны, беспечно пощипывая припасенную для них траву. Немного подальше, в сооруженном нашим стариком плотником ящике-хлеве, хрюкали свиньи, а в больших, принайтовленных у ростр клетках гоготали, крякали и кудахтали гуси, утки и куры. Повсюду были развешаны овощи, зелень и связки недозрелых бананов, около которых вертелась 'Сонька', маленькая забавная мартышка, купленная на Мадере одним из мичманов и с первого же дня сделавшаяся любимицей матросов.
Этот деревенский вид клипера возмущал старшего офицера. Он хмурил брови, ворчал, что 'загадили' судно, и приказывал боцману смотреть, чтобы чаще вычищали палубу и чтобы везде были подстилки.
Все остальные офицеры, не чувствовавшие ни малейшего желания ради военно-морского великолепия клипера пробавляться на длинном переходе одними консервами да солониной, напротив, оглядывали палубу веселыми взглядами. Да и сам старший офицер, в качестве обязательного ревнителя умопомрачающей чистоты, кажется, больше кокетничал, преувеличивая свое негодование, тем более что и он любил-таки покушать.
Но зато какое удовольствие испытывали матросы! Присутствие скотины и птицы, напомнивших здесь, далеко от родины, деревенскую обстановку и запах родного гнезда, действует оживляющим образом. Почти в каждом матросе, несмотря даже на долгую службу, пробуждается мужик, не забывший деревни и чувствующий над собой власть земли. Четыре матроса, назначенные ходить, по выражению боцмана, за 'пассажирами', с видимой, чисто крестьянской любовью принялись за это дело, которое было гораздо ближе их душе, чем чуждая русскому крестьянину морская служба.
И на баке среди матросов говор, шутки и смех.
- А ты не ори, Васька! Нельзя, брат... военное судно! - смеется матрос, подавая белому, с темными метинами, быку размоченный в воде черный сухарь.
Испуганное животное продолжает мычать в унисон с другими.
- Черного хлебушка-то у вас и звания нет... А ты попробуй, скусно! Нечего горло драть...
- Тоже скотина, а небось понимает, зачем его к нам привезли! - замечает кто-то.
- Чует, что на убой!
- То-то он и кричит. По месту по своему родному тоскует! - уверенно произнес, выдвигаясь из толпы к стойлу, низенький рябоватый матрос, недавний вологодский мужик.
- В окиян, Арапка, пойдем! - шутит подбежавший вестовой, обращаясь к черному, самому большому быку. - Поди укачает?
- Привыкнет.
- А и здоровые же, братцы, быки! - восторженно продолжает рябоватый матрос-вологжанин. - Арапку бы в соху. Важный работник! - прибавляет он, любуясь своим знающим мужицким глазом красивым животным, которое мрачно озирало незнакомых людей и по временам яростно помахивало головой с большими загнутыми рогами, словно негодуя на веревку, которая держала его на привязи.
- Сердитый... Смотри, братцы, пырнет! - смеются матросы.
У бакового орудия, среди небольшой кучки матросов, стоит матросский любимец и гость, порто-грандский негр Паоло. Он улыбается, скаля зубы ослепительной белизны, и что-то говорит, коверкая английские слова вперемешку с португальскими и ласково глядя своими большими черными навыкате глазами. Паоло приехал из города на утлой лодчонке, чтобы проститься и еще раз поблагодарить своих нежданно обретенных друзей за любовь, ласку и гостеприимство. Десяток апельсинов и связка бананов были его прощальным гостинцем.
Этот Паоло, юноша лет семнадцати, с необыкновенно кротким выражением черного лоснящегося лица, в день нашего прихода в Порто-Гранде явился на клипер в самых невозможных лохмотьях и вместе с другими любопытными неграми любовался щегольским убранством клипера, восхищаясь ярко сверкавшею на солнце медью, орудиями, машиной. Он с первого же раза понравился матросам своим добродушным видом и детски-кроткой улыбкой и возбудил к себе участие своим тряпьем. Матросы порешили, что 'Павла' горемычный бедняк (он и в самом деле был таким), и, когда просвистали обедать, одна из артелей очистила ему место у бака с жирными матросскими щами. Его пригласили знаками сесть в артель, дали ему ложку, и кто-то сказал:
- Машир, брат!
Удивленный этим приглашением, негр сперва стеснялся, но вскоре стал вместе с матросами хлебать щи из бака с видимым наслаждением проголодавшегося человека. Когда щи были опростаны и принялись за мясное крошево, негр опять было постеснялся есть, и матросы снова его заставили и весело глядели, как он уписывал за обе щеки и мясо, а затем и кашу.
- Ешь, Павла, на здоровье. Ешь с богом! - любезно приговаривали матросы, угощая гостя. - Харч, братец, бон. Понимаешь? Гут...
- Небось понял. Ишь ухмыляется, черномазый... сыт! Тоже, братцы, и здесь беднота у них.
- Хлебушка не родится... Камень!
- И жрут же они, сказывают, всякую нечисть... Ни крысой, ни собачиной, ничем не брезгают... Одно слово: арапы!
- А будут какие: нехристи? - полюбопытствовал молодой матросик.
- Хрещеные... Польской веры.
- Ишь ты! - почему-то удивился матросик.
После обеда один из матросов принес старенькую рубашку и дал ее негру. Пример подействовал заразительно, и скоро Паоло подарили целый гардероб. Один отдал штаны, другой портянки, третий старые, выслужившие уже срок башмаки, четвертый - еще рубаху...
Паоло совсем ошалел.
- Бери, Павла! Оденься, брат... Твоя одежа... того! - смеялись матросы.
Надо было видеть радость молодого негра, когда он разделся и, бросив свое отчаянное тряпье за борт, одел ситцевую рубашку, штаны, башмаки и старую матросскую фуражку и взглянул на себя в зеркальце, принесенное кем-то из матросов. Он чуть не прыгал от восторга и выражал свою благодарность и словами и красноречивыми пантомимами.
- Не за что, не за что, Павла! - ласково говорили матросы и, улыбаясь, хлопали негра по спине.
- Одели дьявола?.. - проговорил, останавливаясь на ходу, старый боцман. Небось рад, чертова рожа.
Лицо боцмана на вид сурово; негр трусит и, словно виноватый, показывает на матросов: 'Дескать, это они подарили'.
