Станюкович Константин Михайлович
В шторм
Константин Михайлович СТАНЮКОВИЧ
В ШТОРМ
Рассказ
Посвящается Наташе
I
- Барин, а барин! Лександра Иваныч! Ваше благородие!
И с этими словами Кириллов, вестовой мичмана Опольева - маленький и приземистый, чернявый молодой матросик, с сережкой в ухе, расставив, для сохранения равновесия, ноги врозь и придерживаясь, чтобы не упасть, одной рукой за косяк двери, - другою слегка дергал ногу мичмана, который крепко и сладко спал в своей маленькой каюте, несмотря на стремительную качку, бросавшую корвет 'Сокол', словно мячик, на волнах рассвирепевшего Атлантического океана.
В ответ ни звука.
Барин был соня и, по выражению вестового, 'вставал трудно'.
И Кириллов, хорошо знавший, что его же 'заругают', если барин хоть на минуту опоздает на вахту, после паузы снова дергает мичманскую ногу, но уже сильней и решительней.
- Ваше благородие! Вам на вахту! Лександра Иваныч! Извольте вставать!
- К черту! - раздался сонный окрик из койки.
- Никак невозможно... Лександра Иваныч!
- Я умер! - промычал мичман. - Брысь!
И, отдернув ногу, которую теребил вестовой, Опольев натянул на себя одеяло и повернулся на другой бок, готовый сладко поспать, как сильный продольный размах корвета ударил мичмана лбом о переборку и заставил очнуться.
Он высунул из-под одеяла заспанное, совсем молодое лицо, красивое, нежное и румяное, с пробивающейся светло-русой шелковистой бородкой, девственными усиками и кудрявыми белокурыми волосами, и, щуря свои большие карие глаза, улыбался сонной счастливой улыбкой, как улыбаются дети после хорошего сна, видимо находясь еще во власти чар сновидения, которые унесли его далеко-далеко от действительности.
Ярко-зеленая свежая листва деревенского сада, дышащего ароматом... Пахучие липы, маленькая покосившаяся скамейка под ними с вырезанными именами: 'Елена', 'Александр'. Чудный профиль девушки в белой холстинке... Черные глаза, вдумчивые, нежные, добрые... Вьющиеся, славные волосы с веткой сирени в косе... Любящий, полный ласковой грусти взгляд этой милой, дорогой Леночки, которая слушает восторженно-умиленные речи своего жениха и, вся притихшая, точно боясь спугнуть полноту счастия, жмет своей мягкой и теплой рукой все крепче и крепче руку мичмана, и слезы дрожат на ее ресницах... 'Навсегда!' - шепчет она. 'Навсегда!' - чуть слышно отвечает он... Они так долго сидят, и вечер, обаятельный и тихий, застал их немыми от радости... Сад точно замер вместе с ними... Ни звука, ни шороха. И загоравшиеся в небе звезды кротко и любовно мигают сверху, словно любуясь молодыми людьми и слушая, как полно бьются их переполненные сердца.
'Леночка! Александр Иваныч! Идите пить чай!' - стоит еще в ушах ласковый голос Леночкиной матери.
Все это, напомнившее о себе чудным сном, представляется с ясною дразнящею реальностью. Мозг еще не освободился от впечатлений грез. И молодому моряку хочется, до страсти хочется подолее задержать эти грезы.
Но прошло мгновение, другое - и они исчезли, словно растаяли, как дымок в воздухе.
В полусвете каюты, иллюминатор которой, наглухо задраенный (закрытый), то погружался в пенистую воду океана, то выходил из нее, пропуская сквозь матовое стекло слабый свет утра, Опольев увидал маленькую фигурку своего смышленого, расторопного вестового, который, держась обеими руками, качался вместе с каютой и со всеми находящимися в ней предметами, услыхал раздирающий душу скрип корвета, почувствовал отчаянную качку и окончательно пришел в себя.
Счастливая улыбка исчезла с его лица.
- Однако валяет! - промолвил он с серьезным видом, стараясь принять такое положение, чтобы опять не стукнуться.
- Страсть, как раскачало, ваше благородие.
- Скоро восемь?
- Склянка (полчаса) осталась!
- А наверху как?
- Не дай бог! Ревет!
- В ночь, видно, засвежело?
- Точно так, ваше благородие! Ночью фок убрали и четвертый риф взяли. Капитан всю ночь были наверху, - докладывает вестовой.
И, помолчав, молодой матрос, впервые бывший в дальнем плавании, прибавил боязливым и несколько таинственным тоном:
- Даве ребята сказывали на баке, ваше благородие, бытто похоже на то, что штурма настоящая начинается. Ветер так и гудет в снастях... Волна - и не приведи бог какая агромадная, Лександра Иваныч... Ровно горы катаются...
- Видно, боишься шторма, Кириллов, а?
- Боязно, Лександра Иваныч! - простодушно и застенчиво ответил матрос.
- Нечего, брат, бояться. Справимся и со штормом! - авторитетно и с напускной небрежностью заметил молодой офицер, сам еще никогда не испытывавший шторма и втайне начинавший уже ощущать некоторое беспокойство от этой адской качки, дергавшей и бросавшей корвет во все стороны.
Внизу, в каюте, опасность казалась значительнее.
- Точно так, ваше благородие! - поспешил согласиться и Кириллов более по чувству деликатности перед 'добрым барином' и по долгу дисциплины.
Но невольный страх, который он старался скрыть, все-таки не оставлял молодого матроса.
- Холодно наверху?
- Пронзительно, ваше благородие.
- Дождевик приготовил?
- Готов.
- Ладно. Ну, теперь и вставать пора!
Но прежде чем расстаться с теплой койкой, мичман, снова охваченный набежавшим воспоминанием и в эту минуту особенно сильно пожалевший, что только что бывший сон не действительность, - совсем неожиданно проговорил с невольным вздохом:
- На берегу-то небось лучше жить, Кириллов?
- Что и говорить, Лександра Иваныч! - возбужденно отвечал молодой матрос, и лицо его оживилось улыбкой. - На сухопутье не в пример свободней... Одно слово: твердь. А тут, ваше благородие, с души рвет. Будь воля, сейчас бы ушел в деревню...
- Ушел бы? - усмехнулся мичман.
- Точно так, ваше благородие!
'И я бы сейчас уехал туда... в Засижье!' - подумал мичман.
И с невеселой усмешкой сказал вслух:
- Некуда вот только отсюда уйти, Кириллов, а?
- Оно точно, что некуда, ваше благородие. Кругом вода!
- А ты пока, братец, насчет чаю схлопочи. Чтобы горячий был.
- Есть, ваше благородие! Чай готов. Старший офицер уже кушают. Неспособно только пить при такой качке! - прибавил Кириллов и вышел из каюты, чтобы 'схлопотать' насчет горячего чая 'доброму барину', который очень хорошо обращался с своим вестовым и часто с ним 'лясничал' по душе.
Кириллов направился к камбузу, едва удерживаясь на ногах и выписывая мыслете. Встретив там своего приятеля-вестового, такого же молодого матроса, как и он сам, Кириллов, словно подбадривая самого себя и не желая обнаружить своего страха перед приятелем и несколькими бывшими у камбуза матросами, проговорил с напускною шутливостью:
- Ровно, брат, на качелях качает. Совсем ходу ногам не дает!
И не без задора прибавил:
