Идея, пришедшая мне в голову, была проста, как все гениальное. Я решил вымыть ровно половину камеры, зная, что, когда в десять тридцать дежурный надзиратель придет проверять санитарное состояние помещений, невымытая половина непременно покажется ему грязной по сравнению с тем участком, который я чуть не языком вылизал. И, по моим расчетам, этого - да еще грязной миски на полу - должно было быть вполне достаточно, чтобы Кроули получил серьезный втык. За себя я не боялся - все надзиратели уже давно знали, какой я чистюля.
Я был почти счастлив, что мне в голову пришла эта светлая мысль, и, не щадя коленей, усердно ползал на карачках, налегая на щетку всем своим весом. Дойдя до середины камеры, я поменял воду и начал сначала, но возле грязной тарелки Кроули остановился. Подняв посудину с пола, я тщательно вымыл ее и убрал. Кроули тем временем перешел на чистую половину камеры, и я продолжил работу с еще большим воодушевлением.
Когда я закончил, пол выглядел идеально. Весь. И не спрашивайте почему...
Убрав щетку и ведро, я присел передохнуть. Сначала я пытался убедить себя в том, что должен испытывать удовлетворение, оттого что утер нос этому ленивому уроду, но очень скоро понял, что никакого удовлетворения я не чувствую. Скорее наоборот. Кроули использовал меня, сделал из меня мальчика на побегушках... Да как он посмел?!
Я поднял голову и посмотрел на него с угрозой, но Кроули молчал, и я остался сидеть. Черт с ним, в конце-то концов! Я просто не буду с ним разговаривать, и это будет моя маленькая месть. Пусть этот бесполезный ублюдок сгниет заживо, если ему так хочется - ни словечка ему не скажу!
Некоторое время спустя я спросил:
- Ты на чем подзалетел?
Кроули вопросительно поднял на меня взгляд.
- За что тебя загребли? - повторил я.
- За бродяжничество.
- За 'без средств к существованию', или за 'без определенного места жительства'?
- 'Без средств'.
- И сколько тебе припаяло пугало в черном?
- Я еще не представал перед судьей и не знаю, сколько за это дают.
- Значит, ты ждешь суда?
- Да. Заседание назначено на пятницу, но я должен выйти отсюда раньше. Я рассмеялся.
- У тебя есть адвокат? Сколько ты ему платишь? Но Кроули только покачал головой.
- Послушай, - попытался я ему втолковать. - Ведь ты попал сюда не по жалобе физического лица - округ тебя засадил, округ и будет судить, так что на отзыв обвинения рассчитывать нечего. Какой назначили залог?
- Три сотни.
- У тебя есть три сотни? - уточнил я, и он снова покачал головой.
- Можешь ты достать эти деньги?
- Нет. Никак не могу.
- Ну вот... А говоришь, 'должен выйти'!..
- И выйду.
- Выйдешь, только никак не раньше пятницы, а много позже.
- Ф-фу! - Он с такой силой выдохнул воздух, что мне показалось, будто по камере пронесся маленький смерч. - Выйду. До пятницы. Держись рядом со мной, и увидишь...
Я посмотрел на него - на его тонюсенькие ручки и ножки.
- За все сорок два года, что стоит эта тюрьма, отсюда еще никто никогда не убегал. Во мне шесть футов три дюйма, я выжимаю на силомере двести двадцать фунтов, и то я бы не стал пытаться. Сам посуди, какие шансы у тебя...
Но он только снова сказал:
- Держись рядом, и увидишь.
Некоторое время я сидел, раздумывая об услышанном, и мне не верилось, что он это серьезно. Парень едва мог подняться с пола без посторонней помощи; удар у него, наверное, был не сильнее, чем у клопа, а мужества - и того меньше, и все же он собирался рвать когти из нашего милого заведения с его двадцатифутовыми каменными стенами и решетками из закаленной стали. Ну разумеется, я буду держаться поблизости!
- А ты и правда такой тупой, как кажешься? - заметил я. - Во-первых, даже думать о том, чтобы вырваться из нашей бастилии - идиотство. А во-вторых, идиотство линять отсюда не дожидаясь суда, который ничем тебе не грозит. Ну получишь ты свой срок - не больше двух месяцев, кстати, - зато выйдешь отсюда чистеньким.
- Ты не понимаешь, - ответил Кроули, и в его глухом, стонущем голосе мне почудилось странное напряжение. - Я же сказал, что еще только жду суда! Меня не фотографировали, не брали отпечатков пальцев и не осматривали. Если меня приговорят, - а меня обязательно приговорят, если я только предстану перед судом - мне придется пройти медосмотр, а любой врач, даже тюремный коновал, непременно настоит на рентгене, как только увидит это...
Кроули постучал по своей огромной грудной клетке.
- Достаточно им увидеть мои снимки, и мне уже никогда не вырваться...
- А что у тебя за болезнь?
- Это не болезнь. Просто я так.., устроен.
- Как - так?
- А так... Не хуже твоего! - неожиданно огрызнулся он, и я заткнулся. Я и правда понял, что лезу не в свое дело, а кроме того, меня потрясла длиннейшая речуга, которую старина Кроули только что задвинул. Я и не знал, что он может говорить так много.
Потом был обед, и Кроули снова получил свою пайку, и опять - с персональной добавкой. Я и сам не понял, с чего это мне вздумалось его подкармливать. Кроули, во всяком случае, ни о чем таком меня не просил. Казалось, его вообще ничто не колышет, хотя любой, кто дожидается суда, должен немного волноваться. Тот, кто задумал побег, должен мандражировать, как цуцик, но не Кроули. Кроули был спокоен, как слон. Он просто тупо сидел на койке и ждал, зато я волновался за двоих.
В два часа лязгнули замки на двери, и я сказал:
- Идем, Кроули, разомнем ноги. Если у тебя есть бабки, можешь купить в лавке книжку или курево.
- Мне и здесь хорошо, - отозвался Кроули. - Кроме того, у меня нет денег. А в лавке продают конфеты?
- Да.
- А у тебя есть деньги?
- Угу. Двадцать центов, но их должно хватить мне на табак на оставшиеся недели. При условии, конечно, что я буду выкуривать не больше двух-трех самокруток в день. У меня нет ни одного лишнего цента, ни для чего.., и ни для кого.
- К чертям табак. Принеси четыре шоколадных батончика: два с зефиром, один с кокосом и один - со сливочной помадкой.
***
Я только расхохотался ему в лицо и вышел, думая о том, что на этот раз у меня будет для парней забавная история, которая поможет им справиться с хандрой. Но, как ни удивительно, мне не удалось рассказать о Кроули ни одному человеку. Объяснить это я не могу. Только я заговорил с одним из ребят, как его подозвал охранник. Не успел я поздороваться с другим, как он велел мне засохнуть - как я понял, у него было паршивое настроение и ему было не до меня. Один раз я почти начал говорить, да и парень был склонен меня выслушать (это был наш местный стукач), но как только я сказал: 'Ты обязательно должен послушать, что за птичку фараоны подсунули ко мне в клетку', - как прозвенел звонок, означавший, что пора возвращаться по камерам, и я едва успел заскочить в лавку, прежде чем продавец опустил жалюзи. Вернувшись на свой ярус, я вручил Кроули его шоколадные батончики, и он спокойно взял их, не сказав ни 'да', ни 'нет', ни 'до свиданья', ни 'спасибо'.
За несколько часов, что прошли до отбоя, мы едва ли обменялись двумя словами. Лишь один раз Кроули спросил меня, как сделать так, чтобы одно одеяло грело как два. Я показал. Потом я запрыгнул на свою верхнюю койку и сказал:
