Ты плохо убил его, док

жажды, тоски и бессилия! И последнее, что ты увидишь– это тучи мух над трупами твоих детей и внуков! Понял, козел вонючий?

– Товарищ капитан, «Медведь» на связи!

– «Медведь», я «Барсук»» прием!

– Барсук, почему нет доклада? Ты эакончил работу? Как насчет трехсотых и сто двадцатых?

– Медведь, я Барсук. Трехсотых нет, сто двадцатых нет, работа закончена. Прием.

«Традиционный наш идиотизм – военная феня! Трехсотые, сто двадцатые– почему раненым и убитым присвоили такие символы? – с каким-то непонятным раздражением вдруг подумал Гольдин. – Тайны русской связи: снаряды– огурцы, танки– коробочки! Пришлите мне бронебойных и осколочно-фугасных огурчиков! В маринаде!»

– Хорошо, Барсук!Сработаешь так же кишлачок Джида-орден твой! Давай побыстрее, через полчаса «вертушки» будут там, а тебе топать пять километров, да и припекать стало на улице – 36 Цельсия! Попутного ветра в жопу!

– Есть, товарищ Медведь!

Комбат вышел на площадку меж домами.

– Лейтенант, строй роту! – Комбат вернулся к старику.

– Нет, дед! Нельзя тебя оставлять: даже незаряженное ружье раз в год само стреляет. Нигматуллин!

Коренастый, почти квадратный смуглый парень – с раскосыми глазами шагнул вперед, сорвал с плеча автомат.

– Погоди, Равиль, не надо его пулей. Он же сам в рай рвется, и если кровь за Аллаха прольет– попадет! А вот если без крови, то хер его знает! А, дед?

Старик равнодушно молчал. Все, что он хотел сказать этому гяуру-шурави, он сказал, других земных дел у него не осталось.

– Попробуем без крови, – усмехнулся комбат. – Если попадешь в ад, встретимся! Давай, Равиль!

Солдат подошел к старику сзади, слегка приобнял его голову предплечьем правой руки, резко рванул вправо. Хрустнули шейные позвонки, дед захрипел, дернулся и затих.

– Становись в строй, Равиль. Лейтенант, командуй!

Рота нестройно затопала по дороге на юго-запад и через 20 минут скрылась за холмом.

Из дома, волоча забинтованную ногу, выполз мальчик, упал на деда, тихо заскулил. Встал, захромал к сараю, вывел из него пегую кобылу, кое-как вскарабкался на нее, ухватился за гриву и поскакал по малозаметной тропинке в обход холма в кишлак Джида, к дяде…

Гольдин очнулся – вокруг «скрипели перьями» студенты. Миссис Шухат смотрела на него с недоумением:

– Are you o'key, mister Goldin?

– Yes, I am fine!

Гольдин взглянул на часы и ужаснулся: до срока подачи сочинений оставалось минут двадцать. К черту воспоминания, надо писать! Торрес этот и…Валера Король, комбат– жестоки оба, конечно, жестоки, но… Все, пишем…

Я.Гольдин

ГруппаLSL-93-7

ПРАВО НА ЖЕСТОКОСТЬ.

Мне не нравится парикмахер. Мне понятнее и ближе капитан Торрес, ближе и интереснее. Возможно, это связано с моей прошлой профессией: я был военным врачом в десантных войсках, я знал несколько человек, похожих на капитана Торреса.

Прежде всего, капитан Торрес – профессиональный военный, офицер. В одном из советских фильмов была такая фраза: «Есть такая профессия– защищать родину». Красивое враньё: нет такой профессии! Защита Родины– всего лишь частный случай. Армейский офиивр– это профессиональный убийца, работающий в интересах своей страны. Интересы не всегда внешние и далеко не всегда совпадают с понятием «защита Родины». Я не хочу рассуждать на тему, хорошая это профессия или плохая. Если каждая страна имеет свою армию, значит, профессия эта людям необходима. В принципе любой человек в определенных условиях может стать убийцей. Офицер не выбирает ни время войны, ни своих врагов. Правители страны решают, кто друг, а кто враг. И обсуждению в войсках это не подлежит: страшно подумать, что может произойти, если каждый военный сам начнет решать этот вопрос. Но если человек лишен права выбора, он должен быть лишен и ответственности за чужой выбор: глупо злиться на ружье за то, что оно убило человека. Оно изначально – инструмент убийства и ни на что иное не пригодно, другое дело, что офицер не должен быть палачом.

Гольдин положил авторучку, сжал ладонями виски, закрыл глаза. Хорошо им тут рассуждать, в сытой и благополучной Америке. Их бы в тот самый лес в Колумбии, к капитану Торресу. Или в Афган…

К Джиде рота подошла часа через два – горы все же не стадион, да и устали по такой жарище. «Вертушки» уже отработали, над развалинами кишлака тянулся дым. Метрах в семистах от кишлака комбат остановил роту, приказал залечь вдоль невысокой каменной гряды и перевести дух. Сам же взобрался повыше и направил бинокль на руины. Все было, как обычно, все знакомо, тревожили только мертвая тишина и полное отсутствие каких-либо признаков жизни. Так не бывает: ни одна бомбежка с орудийно- пулеметной стрельбой с воздуха не может уничтожить всех до единого, ведь не открытое поле же – дувалы. Не бывает, но есть: никого, ни собаки, ни курицы.

– Ну что, док, скажешь? Куда же они, в лоб их мать, подевались?

– Увидели вертушки и разбежались, – пожал плечами доктор,