– Будет сделано! – и пошел в ванную. Светка в одной рубашке стояла перед раковиной и то прижимала маленький палец к отверстию крана, то чуть отпускала его, радостно повизгивая, пугливо отскакивая от бьющей в стороны струи воды.
– Доброе утро, Цветичка.
Она повернула ко мне заспанное розовое личико, а глаза у нее были уже чистыми, ясными, проснувшимися, ответила тоненько и звонко:
– Здравствуй, Иванушка, – и спросила без всякого перехода: – Тетя Валя химику или физию учила?
– Литературу и русский, – ответил я и стал мыть ей руки, потом лицо.
Она терпеливо молчала, только глаза зажмуривала изо всех сил. Я осторожно вытер ей лицо, стал вытирать малюсенькие, как у куклы, руки.
– А теперь тетя Валя умирает?
– Иди, иди, – сказал я, повернул ее лицом к двери, легонько подталкивая.
Стоял под ледяным дождем и все думал, что это правда: мама действительно умирает, и Венкин отец, профессор Дмитриев, сказал, что метастазы уже поразили пищевод, а до этого опухоль была только в желудке. Мама сама, наверно, понимает это, хоть ей никто и не говорил, что у нее рак. Вот уже год, как у мамы инвалидность второй группы, – в школе она не может работать. В последнее время ей даже трудно выходить в магазин, и ест она одну манную кашу да пьет чай с мягкой булкой. Но в больницу не соглашается ложиться, как Павел Павлович Дмитриев ее ни уговаривал.
Вдруг почему-то вспомнил, какой красивой и умной, строгой была мама в школе и как ребята ходили к ней разрешать все споры… А теперь от старого только и осталось, что голос: «Поезжай!…» И тут понял, что плачу.
Вышел из ванны, стал привычно и сильно растираться полотенцем. Может, найти все-таки отца, ведь мама, кажется, до сих пор его любит?!. Что у них тогда получилось, почему они расстались, когда я и в школу еще не ходил? И от алиментов мама отказалась, и даже ни одной фотографии отца у нас дома нет, и никогда мама о нем не говорит. Я знаю только, что он шофер, «любитель выпить и погостить в жизни» – мамино выражение, хоть и говорила она тогда не об отце. А может, и его имела в виду?… Теперь у отца другая семья где-то в Москве, его новая жена работает буфетчицей, и у нее есть дочь Вера от первого брака. Все это сообщила мне по секрету Зинаида Платонова. Я, помню, хотел спросить, откуда и как она это узнала, но в последний момент почему-то передумал, не спросил…
Вить-Вить по-прежнему сидел на табуретке, одевал Светичку, она стояла между его колен, смотрела задумчиво в окно.
– А?… – сказал он, глянув на меня.
– Конечно, – согласился я, – с нами попьет чаю, – одной рукой взял Светкину ручонку, второй – чайник; мы пошли к нам.
– А, Светичка-Цветичка! – ласково сказала мама; она уже сидела за столом. Волосы ее были по- обычному аккуратно причесаны; протянула Светке руку: – Иди, я тебя причешу. – Рукав халата задрался, мамина рука была желтой и худой.
Светка доверчиво и послушно встала рядом с мамой, вытаращив от любопытства глазенки, смотрела на мамино лицо. Мама, не удержавшись, провела подрагивающей рукой по пышным, светлым и вьющимся волосам Светки. Я отвернулся поспешно, стал доставать из буфета чашки, хлеб, булку.
– Тетя Валя, ты умираешь, да?
Я достал из холодильника масло, колбасу.
– Умираю, девочка…
Я схватил чайник, снова выскочил на кухню.
– Ты чего? – спросил меня Вить-Вить.
– Чай забыл заварить.
Стал насыпать чай в фарфоровый чайничек, рассыпал.
– Упаси тебя господь жениться на девушке с разными глазами! – с крайней убежденностью сказал он.
Я через силу, будто сквозь сон, вспомнил, что у Зины действительно левый глаз – коричневый, а правый – светло-коричневый, почти оранжевый. Залил в фарфоровый чайничек кипяток из большого чайника, закрыл его, поставил на большой, чуть не опрокинул.
– Семья – это все-таки двое, – сказал я.
– Теоретик!… – презрительно хмыкнул он, еще говорил что-то, но я не слушал.
Когда вошел в комнату, Светка была уже причесана, сидела рядом с мамой за столом, слушала внимательно. А мама спокойно рассказывала:
– Старший брат был богатый и жадный, средний – бедный и неудачливый, а младший – Иванушка- дурачок…
– Он? – Светка ткнула в меня своим маленьким пальчиком.
Мама кивнула ей, глянула на меня, вздохнула, сказала просто:
– Недоучила я тебя, Ваня.
– Поступлю на вечерний, – ответил я, выбирая маме кусок булки помягче.
– Ну, тетя Валя, рассказывай! – просила Светка, теребя рукав маминого халата.
– Все-таки, понимаешь ли, Ваня, ты с золотой медалью кончил… Старший богатство копил, средний нужду мыкал, а младший – жил себе, как живется.
– У тебя нет адреса отца? – спросил я.
– Есть.
– Ну, а что было дальше, тетя Валя?
– Ты, Светка, пей чай.
– Да-да, пей. – Мама налила ей чаю на блюдечко. Светка взяла бутерброд, откусила, нагнулась, стала пить с блюдечка.
– Глядел-глядел Иванушка-дурачок на старших братьев, неинтересно они живут, – негромко говорила мама, маленькими кусочками отламывая мякиш булки, с усилием проглатывая их. – И решил он поймать жар-птицу, понимаешь ли, чтобы в жизни интерес появился и всем вообще легче жить стало.
– Это попугай?
– Вроде того… Не стоит, Ваня, ему писать.
– Хорошо.
– И вот подружился он с Коньком-Горбунком, отправились они вместе счастье искать.
– А как – подружился?
Мама так же спокойно ответила, а я встал, начал одеваться. Достал из шкафа выходные брюки и пеструю рубашку, вот ботинки только были старые, чиненые.
– Кеды надень, – сказала мама.
Я стал причесываться перед зеркалом. Еще раз отметил машинально, до чего же я похож на Олега Попова: лицо румяное, нос – картошкой, глаза – голубые, и волосы льняные, специально для цирка… Как я буду без мамы, господи?!. А еще она говорила, что Юрий Никулин более тонкий и психологичный клоун, чем Олег Попов, что он даже ближе к Чаплину… Что Олег Попов тоже отличный цирковой клоун, но такое широкое признание за границей он получил из-за того, что образ, который он дает, напоминает сказочного героя русских былин. А может, мама еще все-таки поправится?!. Вон и Павел Павлович мне говорил, что такие случаи у них бывали. Или он просто успокаивал меня?… Главное, говорил, зависит от морального состояния, стойкости больного. Если так, то мама должна поправиться, обязательно должна!
Не помню, как сбегал в магазин.
Мама уже снова лежала на постели, а Светка по-прежнему сидела за столом, слушала. Поспешно вышел на кухню.
– Ты не беспокойся, – сказал мне Вить-Вить, выпив принесенного мною пива, – и суп я доварю и ваш, и наш, и за кашей для Валентины Ивановны послежу. Хочешь даже покормлю ее, а?
– Вот спасибо! – сказал я. – Овощи и картошку положишь, когда мясо покипит как следует, понял?
– Не учи ученого!
Было без двадцати десять. Или потому, что все утро я двигался довольно активно, или потому, что слова Павла Павловича мне помнились, только когда я приостановился перед дверью нашей комнаты,
