конечно, было понятно, почему это происходит.
– Хорошо хоть укладываются в норму: ведь сработаться-то еще по-настоящему не успели!… – говорил на летучке Горбатов, поглядывая на забинтованную руку дяди Феди да и на наши заметно осунувшиеся лица.
И вот я стал ловить себя на том, что и дома, и в метро, и на лекциях все думаю об одном и том же. И не то что думаю, а скорее видится мне наш цех, усталые лица, тележка экскаватора, поворотная часть его, стрела, рычаг с ковшом… Чувствовал я, что обстановка у нас ненормально-напряженная, продолжительное время так работать нельзя, надо как-то войти нам в тот ритм, что был раньше у нас в бригаде Вить-Витя. И в курилке никто из нас почти уже не бывал, и свои байки Шумилов перестал рассказывать, и дядя Федя не шутил. Вместо спокойно-деловой атмосферы, когда работать тебе любо-дорого, – и дядя Федя улыбается, и Филя показывает фокусы, и Вить-Вить частенько трансформируется в Веселого Томаса, – у нас появилась обстановка штурмовщины. И все понимали это, даже ребята из «кабэ» стали частенько появляться у нас на участке.
Но ведь технологическая схема монтажа давно установлена, каждая операция в ней – проверена двадцать раз.
Мы даже все заметно похудели. И Венка, естественно, тоже, но такой режим жизни был ему, видимо, ни к чему. Да и то сказать: сначала ты сидишь за рулем «Волги», как молодой бог, и сразу же – тебе приходится трудиться, как все нормальные люди это делают. Всю свою жизнь делают.
Наша бригада видела все это. Мы старались даже как-то помочь ему, ничего уж не говорили, когда он ошибался от усталости, заказывали обед в перерыв и на него, уступали место в душевой. Но это, как ни странно – такой уж Венка, – привело совсем к противоположному результату. Он стал вести себя, как избалованный ребенок, которому все позволено. Ставим, к примеру, пальцы стрелы, а ты не можешь работать в полную силу, потому что Венка отстает. Или просишь его запасовать тросы в блоки стрелы, он делает это через пень-колоду, а тебе потом все равно нужно проверять…
Внешне он даже выглядел этаким «чудо-богатырем», изготовленным кустарным способом и в уменьшенном масштабе. Поэтому, как только увидели, что он начинает капризничать, мы изменили свое отношение к нему.
Первым Сучков стал говорить Венке:
– Ты не напрягайся, милок: жила лопнет! – а сам стоял, опустив кувалду, ждал, пока Венка забьет свой валик.
У Венки темнели глаза, а Филя говорил:
– И чего это люди торопятся с выбором своего жизненного пути?
Монтировали мы машину сообща. И получку каждый получал в зависимости от темпа монтажа и от своего разряда. К тому же у дяди Феди все еще болела рука, так что ребят понять молено.
Как-то дядя Федя сказал за обедом:
– Вот что, Вениамин. Попробуй задуматься о том, что каждому из нас-отпущен ограниченный срок жизни. Можно, конечно, и проспать его с закрытыми глазами, а когда и с открытыми… Некоторые старики говорят: «Жизнь прожил – как в одни ворота вошел, а в другие вышел». Жизнь быстро, конечно, идет, но память у человека должна оставаться не только о воротах, в которые вошел и вышел, а, главное, о помещении, условно говоря, в котором жил, о твоем поведении в нем, понимаешь ли… – Вздохнул, добавил: – Может быть минута как единица времени, а может быть – как единица жизни!
Мне казалось, что Венка даже не слушает его, только косится на Татьяну. Она смотрела на него презрительно зелеными глазами.
Вдруг сказала совсем не относящееся к словам дяди Феди, будто продолжая бессловесный разговор с Венкой:
– Ну, Вена-Веничек, всем надоело тебя терпеть, понимаешь?!
Он перестал есть, поднял голову, долго и пристально смотрел на нее. Спросил с хрипотцой:
– Последнее слово?
– Да. – Она все глядела ему в глаза. – Неужели не понимаешь, как все из-за тебя мучаются!
Мы молчали. И – если уж откровенно – я был рад! Да и Филя с Сучковым, кажется, тоже. Вдруг Венка улыбнулся отчаянно-весело:
– Ну что ж, значит – пообедали! А также – завтра я на работу не выхожу, увольняюсь, дорогие товарищи!
Сначала была тишина. Я все ждал: что скажет дядя Федя? Но он молчал…
А с меня уже будто стекала тяжесть, которую я чувствовал все это время, когда Венка появился у нас в бригаде. Даже не думал раньше, что она так велика.
Я вдруг сказал, будто Венка исчез из-за нашего стола:
– Я тут по пути из института встретил случайно Витьку Сапожкова, тоже нашего одноклассника. Он работает на каком-то приборостроительном заводе и говорил, что эта работа не по нему, проволочки паять на одном конвейере с девчонками. Здоровый он парень и нормальный, я тогда скажу ему, а?…
Дядя Федя кивнул, и Сучков с Филей.
Когда встали из-за стола, пошли снова в цех, – дядя Федя вдруг приостановился, внимательно глядя на Венку, сказал неожиданно, как совсем чужому:
– А ты, парень, иди домой к папе с мамой… – Венка растерянно и зло мигал, тогда – дядя Федя пояснил уже всем нам: – Как бы какого греха не вышло, ведь наша работа не любит нервных.
– А заявление?… – растерянно спросил Венка. – Отдел кадров?…
– Бумажки своим путем оформишь.
Руки дядя Федя Венке не подал, просто отвернулся, спокойно пошел в цех. И никто из нас не попрощался с Венкой. Татьяна держала меня под руку, но если бы она и не держала, даже если бы ее и вовсе не существовало, я бы все равно не подал Венке руки!
В тот день в институт я не пошел: чтобы закончить монтаж, нам пришлось задержаться почти на два часа, ведь Венки все-таки не было. А дома позвонил Витьке Сапожкову, договорился с ним, что он на завтра возьмет у себя на заводе увольнительную, придет к нам в цех.
За ужином Татьяна рассказала родителям о случае с Венкой. И Яков Юрьевич неожиданно посоветовал мне:
– А родителям его ты все-таки позвони, Иван. Я встал, пошел к телефону. И когда уже набрал их номер, услышал длинные гудки, чуть испугался: а что если подойдет не Павел Павлович, а Венка?… Или Лукерья Петровна?
Но трубку снял Павел Павлович.
– Это Иван, Павел Павлович.
– Здравствуй… – И помолчал, а я сразу же увидел его, даже жалко его стало! Он вздохнул: – Знаю уже, знаю…
– Ничего мы не могли, Павел Павлович!
– Да верю, верю. – И снова замолчал; я не знал, что еще сказать, тоже молчал. Татьяна стояла у меня за спиной, положила руку мне на плечо. Павел Павлович сказал: – Лукерья Петровна с тобой поговорить хочет… Всего доброго вам с Таней, Иван!
– Ну, Иванушка, добился своего?! – спросила Лукерья Петровна. – И на Тане женился, и…
Я перестал слушать, отодвинул трубку от уха, но все не вешал ее. Татьяна нажала пальцем на стерженек, дала отбой, взяла меня за руки, повернула к себе:
– Как ты говоришь?… Да: забыли! – и поцеловала меня.
А когда мы вошли в комнату, Яков Юрьевич сказал мне то главное, что чувствовал я сам:
– Не любишь, когда начатое не доводишь до благополучного завершения?
– Да, не люблю!
– Вот и я… Что делают настоящие мужчины в таких случаях? – важно спросил Яков Юрьевич.
– Закуривают настоящие мужчины в таких случаях! – ответила Нина Борисовна.
И мы закурили.
Самая отличительная черта Витьки Сапожкова – незаметность. Во всем: и внешне, и в поведении. Мне даже раньше казалось: исчезни Витька вообще из жизни, никто из нас и не заметит этого. Хотя и рост у
