Виктория Токарева
Мои враги
Однажды утром я села к письменному столу, взяла листок бумаги и написала сверху: мои враги. Далее я сосредоточилась и перечислила врагов по именам:
Анька,
Танька,
Ванька.
Расшифровываю:
Анька — моя домработница.
Танька — жена моего отца.
Ванька — мой сосед по даче.
Анька — враг внутри дома.
Танька — враг возле дома.
Ванька — сосед, враг через забор.
Мои враги — это самые близкостоящие люди. Значит, я — неблагополучна. Что-то надо делать. Но что?
Уходить в лес, в партизаны? И отстреливать по одному?
В наше время модно посещать психоаналитика. Но зачем куда-то ходить, тратить время и деньги? Я могу разобраться самостоятельно. Я сама себе психоаналитик.
«Итак, — говорю я себе, — начнем по очереди…»
АНЬКА
У моей дочери родился ребенок неизвестно от кого. «От первого попавшегося». Она объяснила, что все случилось после экзаменов на аттестат зрелости. Значит, она сдала еще один экзамен — на взрослость.
Моя дочь мало меняется. Я помню ее грудную, и годовалую, и шестилетнюю. Сейчас ей — восемнадцать, а у нее такое же детское личико и взгляд в никуда, как будто смотрит и не видит. Смотрит и думает о своем.
Мне всегда говорили: какая милая девочка… Наверное, просто хотели сделать приятное, но я верила всей душой. Правда, милая… Какая милая. Послушная, внушаемая. Ее можно убедить в чем угодно. Поддающаяся воспитанию, как дельфин.
В детстве я каждый год вывозила ее на дачу. Это было выброшенное время: скучища и бытовые неудобства. Мы любили сидеть на крылечке под солнцем, плечом к плечу, и я до сих пор помню тепло ее маленького плеча.
И вдруг она выросла и привела «первого попавшегося». Я не хочу его обсуждать, но я всегда была неспокойна за свою дочь, когда она рядом с ним.
Однажды они поперлись в какой-то поход, а у моей дочки (ее зовут Лиза) случился приступ аппендицита. А вокруг горы и долины и никакой медицинской помощи. Странно, что она осталась жива.
Лиза ждала ребенка, а он смотался на байдарках с друзьями. Ему хотелось ярких впечатлений. Но друзей на байдарках он тоже бросил. Ему не понравилось спать в палатке без удобств. Он смотался, а друзьям оставил сорок килограммов поклажи. Он любил раскладывать свой груз по чужим плечам.
Мне сразу стало ясно: Лиза, как кролик, напоролась на удава.
Я сказала: «Не выходи за него замуж».
— А он и не зовет, — успокоила меня Лиза.
Значит, ребенок — на мне. Лиза — на семи ветрах.
И я нашла няньку. Ее звали Анна Федоровна Стрельцова. Анна Федоровна. Анька.
Она все делала быстро и качественно, она была для этого создана. Я — художник. И только. Домашняя работа меня выматывает и убивает. То, на что я трачу весь день, Анька делает за сорок минут. Когда она просто появлялась, вокруг нее светлело. Быстрыми легкими движениями она раскладывала вещи по местам. Она творила чистоту и порядок одним только своим присутствием.
А ее голубцы — это произведения искусства. Их даже жалко было есть. Маленькие, аккуратные, красивые, пропитанные особым соусом. У меня голубцы получались величиной с ладонь. Я угорала от количества манипуляций: сделать фарш, прокипятить листья капусты, сварить рис, поджарить лук… Да лучше я за это время нарисую прозрачную березку с пятнистым стволом…
Еда — это полдела. Главное — внучка. Анька любила мою внучку неземной любовью, а та отвечала ей тем же. Все пространство моего дома от пола до потолка было заполнено идеальной взаимной любовью. Только Анька могла накормить ребенка, занять, утешить, полечить, научить.
Однажды внучка заболела, температура стояла неделю. Девочка сидела безучастная, сосала палец. Анька провалилась в депрессию. Ей не хотелось жить. В один прекрасный день температура упала, Анька воспряла, ее глаза засверкали, как два зеленых изумруда. Жизнь вернулась в дом.
Я видела, что Анька служит искренне, и прощала ей все. Что именно? Легкое хамство в отношении меня. В чем оно заключалось? Мне не оставляли еду.
Дочь жила в Москве, ей надо было посещать институт. Мой муж пребывал в Нью-Йорке, преподавал в университете. Удав путешествовал, посещал вулканы. Удав — вулканолог, изучал жизнь земли. Он говорил, что земля — живая. Нефть — это кровь земли. И людей нельзя жечь в крематориях, а надо зарывать в землю, ибо все, что умирает — люди, звери, птицы, — это и есть пища земли. Земля питается нами и кормит нас. Планета — первична, а люди — просто корм для планеты. И больше ничего. Может быть, отсюда шло его отношение к людям. Однако к себе лично он относился как к планете.
Внучка оказалась похожа на Удава: глаза подозрительные, брови в одну прямую. В ней не было милоты моей дочери, но я ее любила. И через нее узнавала Удава и проникалась к нему некоторым пониманием.
Я находила во внучке и свои черты, часть себя. Не могла же я не любить часть себя, тем более лучшую часть, нацеленную в бессмертие.
Конфликт между мной и Анькой назревал медленно и постепенно. Ей полагался один выходной. И уходя на выходной в семью своей сестры, Анька выгребала половину моего холодильника. При этом не тайно, а прямо на моих глазах.
Я могла бы сделать замечание, но мне было так стыдно за нее, что я молчала. Я стеснялась.
Когда она удалялась с полной сумкой, я начинала перекипать от злости. Но сказать прямо — значит идти на открытый конфликт. Значит расставаться и лишать свою внучку близкого человека, наносить ребенку моральную травму. И как скажется моральная травма в столь раннем возрасте — неизвестно. Какие могут быть последствия? Да какие угодно. Она столкнется с неустойчивостью мира: был человек, нет человека. Со своей полной незащищенностью. Она будет плакать, орать, ничего не понимать. Пусть лучше я буду плакать, орать и ничего не понимать.
Я не орала. Я терпела.
Когда я показывала Аньке свою новую картину, она дергала плечом.
— Не нравится? — удивлялась я.
Анька снова дергала плечом, потом говорила:
— У меня по рисованию всегда пятерки были.
Это значило, что она могла бы нарисовать лучше, чем я. Просто у нее нет времени.
Я молчала. Про себя думала: «Дура. Кусает руку, с которой берет корм. Хоть бы притворилась…»
