припухшим соскам…
– Девочки… Я хочу девочек… минимум полдюжины дочек, как две капли воды похожих на их прелестную, восхитительную мамочку…
– А если у нас будут рождаться одни мальчики? – возражала она, окунаясь в упоение их любви, их вожделения, окунаясь в волны чувственности, которую он раскрыл в ней и которой научил наслаждаться.
– Тогда мы просто будем стараться дальше, верно? – мягко отвечал он, а потом его губы сомкнулись над ее соблазнительно торчащей грудью, и всякие разговоры прекратились на долгое, долгое время.
Стакан, выскальзывающий из ее пальцев, вернул ее к действительности – да еще острая, пульсирующая боль сексуального вожделения, овладевшего телом.
Двадцать лет прошло, а память вызывала такие ясные, четкие образы, как будто это случилось вчера.
Да что с ней такое, Господи? Она прямо-таки одержима мужчиной, которого должна была бы выбросить из головы и из сердца много лет назад. Почему так происходит? Ее представления о Льюисе оказались ложными, вся его нежность, вся любовь и забота были не чем иным, как иллюзией – а она упрямо настаивает на том, чтобы те давние, юные дни служили мерилом ее оценки всех других мужчин. Таких милых, добрых мужчин, как Иэн и Тони, для которых было бы счастьем войти в ее жизнь. Неужели это происходит из-за ее уверенности, что ни один мужчина не в состоянии отвечать недостижимому, невероятному уровню ее идеализированных воспоминаний? А это значит, что ей надежнее оставаться одной. Не возникнет опасности повторения того же опыта – поверить в то, что любима, лишь затем, чтобы однажды обнаружить обман.
Наверное, лучше было бы ей возненавидеть Льюиса; но это утешение оказалось ей недоступно. Вместо этого она страдала от жесточайших душевных мук, одиночества и саморазрушительного чувства стыда и неудачи, от глубоко въевшейся, неискоренимой уверенности, что она недостойна любви, что как женщина она потерпела полный крах.
За долгие годы она научилась как-то сдерживать подобные разъедающие душу чувства. Как-то. Еще одна причина, по которой она была настолько осторожна в завязывании более близких отношений. Она боялась довериться собственным оценкам, боялась поверить в то, что ее действительно любят, – на всякий случай, если все повторится.
В конце концов, разве нет людей – особенно женщин, – которые снова и снова бросаются в огонь убивающей их любви?
В голове начало стучать молотом от напряжения, сжавшего ее сосуды. Она прошла в спальню, поспешно разделась и, по привычке сложив аккуратно вещи, упала прямо поверх одеяла.
В спальне было жарко, едва различимые звуки проникали через открытое окно, задернутое от солнца тяжелыми шторами.
Таблетки постепенно делали свое дело, и какое-то время Лейси, казалось, качалась на волнах беспокойного сна, пронизанного воспоминаниями о прошлом, о Льюисе…
Она изо всех сил боролась с ними: морщинка прорезала гладкую кожу лба, тело подобралось в попытке оттолкнуть то, что ее ждало, если она поддастся соблазнам своих снов. В них она свободно проходила через распахнутые в прошлое двери; в них она возрождала чудесные часы вдвоем, когда всей душой верила, что любима и желанна. Но за снами, за их кратким покоем, возвращались реальность и боль.
И все же когда таблетки наконец подействовали, она инстинктивно повернулась на бок, как будто пристраиваясь поближе к любимому, который спал рядом.
Воспоминания витали над ней, шепча сладкие обещания, и она начала погружаться в сон. Когда-то много, много лет назад они с Льюисом провели в постели удивительные, долгие полдня.
Это была суббота. Все утро он был на работе и вернулся домой к обеду. Она возилась в саду, а потом решила подняться наверх, чтобы принять душ и переодеться. Он нашел ее в ванной, появившись в то мгновение, когда она выключила воду. Что бы он ни хотел спросить – все было забыто, когда он увидел капельки, медленно скользившие по ее коже.
В ту же секунду она с тайным женским восторгом уловила, что происходит в его сознании. Ее охватила гордость за свое тело, гордость за свою способность возбуждать мужа. Тогда она искренне верила в их любовь, оказавшуюся обманом.
Намеренно, почти вызывающе дав полотенцу соскользнуть с тела, она подошла к нему.
От его кожи исходил запах жары и пыли офиса, смешанный с таким несомненно мужским ароматом, что она вздрогнула, как от электрического разряда. Контраст между острым, чуждым запахом мужчины из внешнего мира и собственным чистым, прохладным, извечно женским благоуханием зажег в крови желание.
– Что ты хочешь на обед?
Она смотрела на его губы, задавая этот вопрос преувеличенно спокойным тоном, но тело ее открыто заявляло, что обед совершенно не входит в ее планы.
Она знала, что он так сделает. Он протянул к ней руки и быстро провел ладонями по ее еще влажной коже. А потом еще раз, медленнее, чуть отодвинув от себя, поддразнивая в ответ на ее игру и притворяясь, что обдумывает ответ.
Она наслаждалась его желанием, приятно было сознавать, что стоит ей лишь дотронуться до него, потянуться к нему и провести по его губам кончиком языка…
Она чуть страшилась безрассудного, почти распутного наслаждения откровенной наготой своего тела, прохладного и нежного, в то время как под кончиками ее пальцев, под хрустящей белизной рубашки, его кожа горела огнем от тревожного, мощного мужского вожделения, которому она сознательно бросала вызов.
С некоторым стыдом она признавалась себе, что ужасно любит вот так дразнить его, упиваться полной безопасностью, которую давала их близость, их любовь; немножко мучить его, чтобы ему приходилось призывать на помощь всю свою силу воли.
Он никогда не был с нею несдержанным, никогда не был агрессивным. Он был великодушным любовником, можно сказать, любовником-покровителем, который, казалось, всегда ставил ее интересы выше своих собственных. И все же случались мгновения, когда она заглядывала в его глаза и видела там такую сильную страсть, такое бешеное пламя желания, что ее окатывала волна благоговения и восторга. Ведь это она, самая обыкновенная женщина, способна вызывать в нем такие чувства.
Из уроков сексуального воспитания в школе, да и позже, из разговоров знакомых девушек, она знала, что женщина не всегда способна испытать подобные эмоции, что она может и не получать такого чувственного и эмоционального наслаждения от вызванного ею мужского желания.
Она никогда не говорила ему, ни разу не высказала вслух столь сокровенные чувства, но тот факт, что Льюис готов был обнаружить перед ней силу своей любви и страсти, тот факт, что он позволял ей увидеть, насколько она может взволновать его, придавал ей силы, дарил такое счастье, о котором она и не мечтала, стирал память о годах одиночества. О тех годах, когда она боялась, что никто и никогда не будет ее любить, когда страдала от мук, известных только людям, которые лишились родителей в раннем детстве.
Он дотронулся до нее, и она задрожала от пронзительного ощущения его жарких пальцев на обнаженной коже.
Он попытался притянуть ее к себе, и она шепнула, прикасаясь губами к его рту:
– Осторожнее, намочишь одежду.
– Тогда я ее лучше сниму, верно?
Это была их обычная игра, и Лейси подхватила ее, продлевая удовольствие:
– Но как же обед? Я хочу есть…
– Хочешь одеться?
Его ладонь накрыла ей грудь. В прошлые выходные он ставил вокруг сада новый забор, и его пальцы огрубели от работы. Ей нравилось ощущать его шершавую кожу на своей гладкой, и она потихоньку потерлась об нее, увеличивая наслаждение и одновременно продолжая поддразнивать его:
– Мм… Наверное, нужно?
Верхняя пуговица его рубашки была расстегнута, и ей надо было всего лишь приподняться на носочки, чтобы поцеловать его шею, ощутить губами теплый, солоноватый вкус кожи. Она любила его запах, его вкус
