приготовляли особые мешочки с мукой, медом, яйцами и прочими продуктами. Обнаженные по пояс женщины, перебросив эти мешочки через плечи, стояли спиной к двери в ожидании сборщиков. Последние, войдя в помещение и помолившись богам, отрезали мешочки, укалывая при этом женщину пятикратно в плечо и спину священным ножом, а затем удалялись, направляясь в другой двор. [42. См.: Мельников- Печерский П.И. Полн. собр. соч. Т.7. СПб., 1909. С.439-440.] На фоне этих мордовских обычаев проясняется баснословный рассказ летописца о «лучших женах», начиненных якобы житом, рыбой и медом. Баснословность его – результат совмещения в летописном повествовании двух разных ритуалов, бытовавших в Ростовской земле и знакомых автору «Повести временных лет» понаслышке. Один из них нам теперь известен. Это – ритуал сбора припасов для общественных жертвоприношений и празднеств. Другой указывает на практику ритуальных убийств женщин, подозреваемых в пагубном влиянии на урожай.
Два волхва из Ярославля появились во время недорода. Они выступили как провидцы, знающие то, что недоступно знать другим. «Мы знаем, кто обилье держит», – говорили волхвы. Под «обильем» здесь надо понимать хлеб, урожай. Дар ясновидения волхвов выразился в их способности найти между «лучшими женщинами» тех, кто «обилье держит», насылая голод на людей. Именно этих «избранниц» они обрекли на смерть.
Колдовская суть деяний «лучших жен» подчеркивается тем, что пресечение зла, творимого ими, возможно только в результате их истребления («если истребим их, будет изобилие»). Народ верил волхвам, когда они называли виновниц бедствия. С доверчивостью к ним относились и родичи «лучших жен», лично приводившие своих жен, сестер и матерей на заклание к волхвам.
«Повесть временных лет», как видим, запечатлела помимо прочего картину расправы волхвов (служителей языческого культа) с подозреваемыми в колдовстве женщинами, вызвавшими вредоносными чарами своими «скудость в Ростовской области». При этом имущество убитых «жен» волхвы, по свидетельству летописца, брали себе. По убеждению язычников, в предметах, принадлежащих человеку, была заключена частица самого владельца, его жизненная сила. Поэтому волхвы, думая, что на вещах умерщвленных ими женщин лежала печать действия злых сил, ведовства, уносили их с собой, возможно, с целью очищения.
Вера в существование колдуний, вредящих людям, имела широкое распространение в Древней Руси, о чем сообщают как иностранные, так и отечественные источники. Арабский путешественник Абу Хамид ал- Гарнати, посетивший Восточную Европу в середине XII столетия, побывал в Верхнем Поволжье и рассказал об одном из живущих там племен следующее: «У них каждые десять лет становится много колдовства, а вредят им их женщины из старух колдуний. Тогда они хватают всех старух в своей стране, связывают им руки и ноги и бросают в реку: ту старуху, которая тонет, оставляют, и знают, что она не колдунья, а которая остается поверх воды, – сжигают на огне».
В XIII веке, согласно свидетельству епископа Серапиона Владимирского, русские люди, отдавая дань языческим верованиям, бросали в воду женщин, обвиненных в колдовстве во вред урожаю. Практиковалось и сожжение тех, кто благодаря магии мог «владети обильем или скудостью, подавати или дождь или теплоту». Вера в колдуний долго держалась в народе. Известно, например, что в 1411 году «псковичи сожгоша 12 жонке вещих». Жестокий пожар в Москве 1547 года народная молва связывала с «волхованием» бабки царя Ивана княгини Анны Глинской, которая «вымала сердца человеческие да клала в воду да тою водою ездячи по Москве да кропила». Еще в XIX веке бывали случаи топления «ведьм» во время засухи. А летом 1885 года крестьяне деревни Пересадовки Херсонской губернии схватили «трех баб», которых они считали колдуньями, задерживающими дождь и производящими засуху. Их насильно купали в реке, угрожали и умоляли. Любопытно то, что эти женщины сами поддерживали в крестьянах уверенность в том, будто они действительно колдуньи. Судьба «колдуний» была бы плачевной, не назови они озлобленным крестьянам место, где «спрятали дождь». Староста с понятыми вошел в избу одной из «колдуний» и там по ее указанию нашел в печной трубе замазанными два напильника и один замок. Волнение улеглось, но дождь все-таки не пролился.
Языческое мировоззрение населения северо-восточной Руси отразилось не только в повествовании о расправе волхвов из Ярославля с «лучшими женами», но и в представлениях о сотворении человека, развиваемых кудесниками перед Яном Вышатичем. Когда Ян, затеяв спор с волхвами, спросил, как, по их мнению, был сотворен человек, те ответили ему: «Бог мылся в бане, распотелся, отерся ветошкой и бросил ее с неба на землю. И заспорил сатана с богом, кому из нее сотворить человека. И сотворил дьявол человека, а бог душу в него вложил. Потому-то, когда умирает человек, в землю идет его тело, а душа к богу». [43. ПВЛ. Ч.1. С.318.] Эти идеи волхвов созвучны мордовской мифологии. Согласно поверьям мордвы, Шайтан (злой дух) вздумал сотворить человека. Создав тело человеческое из глины, песка и земли, он не сумел привести свое творение в благообразный вид, а ему очень хотелось, чтобы человек имел образ и подобие божье. Шайтан послал на небо птичку-мышь за полотенцем, которым Чам-Пас (верховный бог) обтирался после мытья в бане. Птичка-мышь взлетела на небеса, свила гнездо в конце полотенца Чам- Паса, развела мышат, и от их тяжести полотенце упало на землю. Шайтан подхватил полотенце, обтер им свое творение, и оно тотчас приобрело образ и подобие божье. Затем Шайтан принялся оживлять человека, но никак не мог вложить в него живую душу. И лишь Чам-Пас дал душу человеку. Потом Чам-Пас и Шайтан долго спорили, как им поделить человека. Наконец условились так: нетленная душа человека есть достояние Чам-Паса, а бренное тело – Шайтана. «Оттого, – заключает мордовский миф, – когда человек умирает, душа с образом и подобием божьим идет в небеса к Чам-Пасу, а тело, лишаясь души, теряет и подобие божье, гниет, разваливается и идет в землю на добычу Шайтану». [44. Мельников-Печерскнй П.И. Полн. собр. соч. Т. 7. С. 439-440.]
Легко заметить, как много общего в летописном и мордовском мифах: в летописи бес, а в поверье мордвы Шайтан творят тело человека с помощью божьего полотенца, бог вкладывает в человеческое тело душу, по смерти человека душа, отрываясь от плоти, возносится на небеса к богу, а тело, распадаясь, превращается в прах. Данное сходство – бесспорное свидетельство языческой сути рассказа волхвов о сотворении человека. Воспроизводя его и опровергая, летописец тем самым указал на большую значимость для православной церкви борьбы с такого рода языческими «учениями». А это, в свою очередь, означает, что подобные взгляды имели широкое хождение в древнерусском обществе.
Достойно внимания то обстоятельство, что Ян, защищая христианство перед волхвами, вел себя совсем не так, как подобает христианину. Он потребовал осуществления кровной мести над ними со стороны родственников убитых женщин, утверждая, стало быть, языческие нормы поведения. Накануне мщения боярин приказал вырвать бороды у волхвов, продемонстрировав свою склонность к языческим суевериям. Ведь, по понятиям язычников, волосы вождей и жрецов, в частности бороды, являлись обиталищем бога и, следовательно, средоточием сверхъестественных сил и способностей. Достаточно было выщипать бороду, чтобы лишить жреца (волхва) связи с божеством и таким образом обессилить. [45. См.: Фрэзер Дж. Указ. соч. С. 264.]
Примерно в то же время, когда два волхва из Ярославля пытались посредством человеческих жертвоприношений прекратить бедствия, обрушившиеся на Ростовскую землю, в Новгороде произошли народные волнения, вызванные, как и на северо-востоке Руси, «скудостью», или неурожаем. В роли народного лидера выступил волхв, который речами своими увлек массу людей, ждавших избавления от напасти. Ораторствуя на вечевых собраниях, он «хулил» веру христианскую, призывая новгородцев вернуться к язычеству и восстановить благополучие местной общины. Языческий обычай в такой ситуации требовал, как мы уже убедились, человеческой жертвы. Выбор пал на епископа Федора, как на правителя, олицетворявшего к тому же христианскую веру, от коей народ без колебаний отвернулся. Новгородцы намеревались «погубити» (принести в жертву) владыку. И они, конечно, «погубили» бы его, не прояви князь Глеб изобретательность и решимость. На глазах у новгородцев князь рассек топором волхва, только что обещавшего сотворить великие чудеса и заявлявшего, будто все знает наперед. Это произвело сильное психологическое воздействие на массы, убедив новгородцев в несостоятельности волхва, оказавшегося не провидцем и доверенным языческих богов, а обманщиком и шарлатаном. Убийство Глебом незадачливого кудесника произвело на народ эффект человеческого жертвоприношения. И люди разошлись, но, разумеется, ненадолго, поскольку убийство волхва не устраняло главную причину волнений, состоящую в недостатке жизненных припасов. Князь, убив волхва, на которого, как стало ясно, народ уповал зря, еще более усилил меру епископской и своей ответственности за несчастья, переживаемые новгородцами. Но за неспособность обеспечить благоденствие новгородской общины надо было платить. И вскоре епископ
