вольготно пожить.
— А мне что же в материнском дому доли не было? — рассердился Василий.
Дарственную отдал, но поставил условие:
— С тебя триста рублей, чужим я бы дорого продал, а тебе за три сотни, можешь не сразу, но отдай…
Обрадованный таким решением вопроса и малостью суммы, Иван сразу согласился — по рукам ударили и дарственную, как положено, обмыли.
Но вечером Зинаида всё переиначила. Загнула фигу, повертела ею в воздухе:
— А вот этого он не видел — триста рублей… Щас, разбежались. Никого при вашем разговоре не было, что ты обещал, дурак, заплатить. Вот и разговора не было, а вот это есть, — она потрясла перед его носом бумагой со сладкими словами дарения, — так что пусть оближутся, всё по закону. Прошёл год. Катерина напомнила мужу:
— Ну, и на сколько ты Ивану рассрочку дал, холодильник надо купить, а денег нет.
Пошёл Василий спрашивать у брата. Тот мнётся. Разговор затеяли во дворе, но Зинаида, увидев Василия, носом учуяла — за деньгами пришёл. Вылетела, в чём была, руки в муке, ещё тот, растяпа, раскошелится.
— Что же ты брата в дом не зовёшь, нашли, где разговаривать, пироги у меня.
— Да я на минуточку, — отмахнулся Василий, — холодильник у нас полетел, мучаемся, не частный дом, погреба нет. Пришёл про долг напомнить.
— Какой долг? — удивилась Зинаида.
— За дом. Что, тебе Иван не рассказал? — в свою очередь опешил Василий.
— Ну, почему ж, рассказал, какое ты доброе дело сделал, и дарственную показал, она у нас в особом месте хранится. А долг-то какой?
— Дак мы ж договорились… — начал было Василий, но взглянул на меньшого и всё понял. — А-а-а, идите вы.
Повернулся и домой. Только у Катерины не отвертишься. Сам бы он плюнул и всё. Катерина настояла, вечером пошли вдвоём выяснять отношения. Выяснили, на всю оставшуюся жизнь. Больше друг к другу ни ногой — двадцать лет. Даже к сестре Ульяне в гости на дни рождения и то порознь ходили. Если один сегодня, то другой обязательно назавтра. Словно им друг при друге тошно.
— Да вы посдурели оба, — горюет сестра, а сделать ничего не может, — подкаблучники, бабы вас развели.
И Ваньку уговаривала:
— Отдай, не обеднеешь, неужели брата терять, он тебя в войну под крылом держал, от погибели спас.
И Василия умоляла:
— Да наплюй ты на эти деньги, не дороже брата они, обойдётесь. Моя же доля тоже в мамином дому была, я ж ничё не прошу.
У братьев на этот счёт своё мнение. Для мира не было причин.
Через несколько лет поднялись на месте материнской избушки хоромы. Дом светлый, просторный, высокий, не чета Васильевой кладовке. Опять соль на рану. Иван и Зинаида и на работу, и на деньги оба хваткие, от них ничего не убежит.
— Моя Зинаида, если не украдёт, дня не проживёт, — хвалился Иван.
Зинаида и вправду мимо рук ничего не пропускала. Участок при доме неважный — болотистый. Огород держать можно, а ягода-кустарник не растёт. Ходили летом в питомник за малиной-смородиной. Недорого — только сам собирай. Она и тут умудрялась хоть литр, да даром утащить, под кофтой припрятать. Эта-то, ворованная, она и есть самая сладкая. Так и наэкономили на дворец. Вот тут волна обиды вконец захлестнула Катерину, а где Катерину, там и Василия.
— Мы тут до старости ютиться будем, — кричала Катерина мужу, — сыну кровать некуда поставить, а у них там.
Она в гневе и докричать не могла, чего это такого уж у них там. Ну, дом, ну, большой, в три комнаты, кухонька да прихожая. Вот и все хоромы. А дети уже повырастали, сын из армии пришёл, женился. Не так уж и жируют.
Наталья Николаевна вспоминала своих дядек, теперь уж никого не было в живых, и ужасалась. Что можно с собой сделать, как можно не по-людски братьям прожить — врагами, а ведь могло быть всё иначе.
Неправильно жил… Она присматривалась к Евгению Борисовичу, к Василию Фёдоровичу, к молчаливому Анатолию — тёзке мужа. И то в одном, то в другом всплывали вдруг знакомые черты.
— Может, и они, может, и у них так же? — думала она.
Запойный врач Сергей напоминал ей дядькиного сына. И все они за всё отвечают. За родителей, за свою неправильную жизнь.
Потом Иван заболел тяжко, не просто, видно, виноватым жить. Перед братом, который тебе в войну жизнь подарил.
Водочка в болезни тоже не последнюю роль сыграла. Вот и умирал теперь в своём большом дому совсем нестарым человеком. Катерины уже не было, она ещё раньше, не дожив до пятидесяти, улетела, но братьев это не помирило.
Наталья Николаевна приезжала в городок летом, побывала у дядек. Столько лет её покойная мама пыталась примирить Василия с Иваном. Теперь дочь продолжила её дело.
— Дядь Ваня, — ласково говорила она, — ты вот так болеешь, что же с Василием не помиритесь, пусть бы навестил.
— Придёт — не выгоню, а звать не буду, — отрезал дядька.
Как же, придёт, думала племянница, глядя на угрюмую, но всё ещё воинственную Зинаиду. Но всё же и Василию сказала:
— Ждёт ведь тебя Иван, а ты чего ждёшь, пока помрёт? Как тогда будешь?
— Я с ним не воевал, не я войну затеял, я эту стерву видеть не могу, а он — подкаблучник.
Так и не сходил к живому.
А весной Наталья Николаевна приехала всего на полдня на машине и в суматохе не собиралась никого посещать. Только позвонила, чтобы узнать, а оказалось, что Иван в больнице, в коме. Как не сходить в последний раз к живому. Ей на это везло. Всю родню проводила, к уходу каждого руки и сердце приложила.
Зинаида была рядом с умирающим. Дурной запах наполнял палату. Наталья Николаевна задержала дыхание.
— Он только что обкакался, — прошептала ей в ухо Зинаида, обрадовавшись, что не одной эту смерть принимать.
— Перед смертью, — также тихо ответила племянница.
— Ваня, Ванечка! — затормошила умирающего Зинаида, хотя он с вечера был в коме, ей не хотелось верить в его уход. — Смотри, посмотри, кто к тебе пришёл.
И умирающий, глядя невидящими глазами, видя уже иное, невидимое им, выдавил с надеждой:
— Ва-си-и-лий.
Через минуту Ивана не стало. Перекрестив его и себя, побежала Наталья Николаевна, оставив рыдающую Зинаиду, к Василию.
— Он его ждал… он его ждал… — одна мысль жгла её, — а Василий не пришёл… как теперь с этим ему жить.
На похороны Василий явился, одолел себя. Что бы раньше-то, думала Наталья Николаевна, всё делаем, когда поздно.
Теперь, глядя на лежащего под одеялом Евгения Борисовича, понимала, что и тот прячет там, в своей темноте, какую-то неправду жизни, с которой и жить невыносимо, и умирать страшно.
И чудилось ей порой, что это Василий лежит под одеялом, а она ничем ему помочь не может. А он и лежит вот так, брошенный, никому не нужный, под толстым кособоким слоем земли, на поселковом кладбище.
