опустив голову.
— Здравствуйте, Марксина Яковлевна! Вот, зашла узнать, как наши успехи. Это моя племянница. — Оля слегка подтолкнула Нину, чтобы еще раз напомнить про тень авторитета. Вдруг учительница забыла, что Нина — девочка из хорошей семьи.
— Знаю, — кивнула Марксина.
— Ниночка вчерашнюю задачу решила. Но почему-то получила двойку, — прикинулась плохо информированной Оля. В дипломатических целях. Вдруг Марксина уже раскаялась и двойку зачеркнет. Дескать, извините, ошиблась. Но учительницу не так-то просто было сбить с твердо выбранного пути.
— Нет, вы понимаете, что меня возмутило? — Марксина сдвинула брови, чтобы оправдать правильно поставленную двойку. — Что девочка из приличной семьи подсказывает этому двоечнику! Этому архаровцу! Этому отбросу! Который не учится! Который я не знаю что!
Ага! Значит, она все-таки помнит, из какой Нина семьи! Чья она многоюродная сестра! Но Дзюбика жалко. Маленького, тощенького, легкомысленного Дзюбика. Учителя не знали, что на самом деле он никакой не тупица, а очень даже остроумный. С ним так весело болтать! Ему не запрещают свободно носиться по городу. Из странствий он приносит невероятные истории и вываливает целый ворох на одноклассников, которые вынуждены покорно ждать, когда взрослые переделают свои скучные дела и поведут в зоопарк, ботанический сад или планетарий.
— Извините! Простите! Она больше не будет. Нина, скажи, что ты больше не будешь!
— Не буду…
— Что ты не будешь? — нахмурилась Марксина. — Отвечай полным ответом!
— Не буду подсказывать Дзюбе…
— Именно! Этому бездельнику! Этому тупице! Этому босяку! Этому я не знаю что!
— Она больше не будет. Я за нее отвечаю, — сказала тетя.
Намекнула, что натренировалась на воспитании отличниц — Леры и Жени. Поэтому опыт и мастерство автоматически распространяются на Нину, превращая и ее в гордость школы. Заодно дала понять, что племянница на ее попечении. А чтобы учительница окончательно прониклась, добавила недостающие штрихи:
— Ниночка у бабушек живет. Родители на Сахалине.
Марксина подозрительно посмотрела на ученицу, до сих пор ничем не выделявшуюся из чернокоричневой массы, оживленной красными мазками пионерских галстуков. «Сахалин» звучало пострашнее «Биробиджана». Нечто совсем уж запредельное, куда приличные люди не попадают. Приличные люди живут в Киеве. Преимущественно на Подоле.
— Отец военный, — пояснила тетя.
Марксина сочувственно покачала головой. Военных отцов вечно посылают к черту на кулички. Тут возникает вопрос: можно ли считать военных приличными людьми, если они вынуждены постоянно отрываться от Киева? Наконец, поуверяв друг друга во взаимном уважении и отчасти преданности, Марксина и тетя распрощались. Напоследок учительница выразила уверенность в том, что Нина никогда больше не будет подсказывать этому двоечнику, этому ослу, этому гопнику, который гоцает на переменах, а у доски молчит, как дубина. Тетя, прижимая для усиления искренности руки к груди, полностью разделяла мнение уважаемой Марксины Яковлевны.
Накланявшись, тетя потащила малолетнюю преступницу в угол вестибюля и, не откладывая дела в долгий ящик, выдала ей по первое число. Ух и раскипятилась же она! Глаза сверкали, щеки горели, пушистые черные волосы выбились из узла.
— Нинка! Ты что себе позволяешь? Ты почему меня позоришь?
— Ну Оля… Ну что такого… Подумаешь, подсказала разочек… — ныла Нина.
— Разочек? Нет, вы посмотрите на нее! Разочек! Ты, девочка из порядочной семьи, подсказываешь этому ничтожеству?
О-о-о! Почему взрослые такие? Никогда не разберутся и сразу ругаются. Разве можно громко кричать на весь гулкий вестибюль? И тут она увидела Дзюбика. Он прятался за колонной. Хотел дождаться, когда тетя уйдет, и посочувствовать.
— Оля! Он хороший. Ты не знаешь. Он умный. Его просто учителя не любят.
— Не морочь мне голову! — окончательно вышла из себя тетя. — Я запрещаю разговаривать с этим ничтожеством. Все! Дома поговорим.
Тетя решительно пошла к выходу, а Нина побрела в класс. Хотела сделать вид, что не заметила Дзюбика. Вдруг он не слышал, как его обзывали ничтожеством? Нет, конечно. Тетин звонкий голос невозможно не услышать. Голова сама повернулась к колонне, но Дзюбик исчез. Стыдно… Теперь он навсегда поверит, что Нина — предательница. Поддакивала взрослым, чтобы себя выгородить. Теперь Валерик и на нее может пародию сделать: губки бантиком, ручки сложены, глазки опущены. «Ах какая я хорошенькая, умненькая, воспитанная!»
Все плохо. Просто ужасно. Даже жить не хочется…
«Скорая помощь»
Нина второй час ходила по улице Жданова, примеряясь, где бы упасть. Улица была короткой. Отрезок прямой между двумя точками — площадями Почтовой и Красной. Их соединяли громыхающие трамвайные линии. Дворники еще утром сгребли снег в аккуратные холмики. Нина бегала вниз на угол встречать бабушку с сумками и видела, как тетка в ватнике, перетянутом солдатским ремнем с золотой пряжкой, и с огромной головой, укутанной клетчатым платком, шоркала деревянной лопатой. Вначале лопата бесшумно зарывалась в новенький снег, но потом, добравшись до асфальта, скрежетала цинковым краешком.
Мерзлый асфальт был чист. Жаль. Надо было исхитриться и поскользнуться так, чтобы Иры поверили. Но валенки мягко шуршали, цепляясь за шершавый тротуар. И, как назло, ни одной скользанки…
Иры уже просились домой — холодно, и скоро стемнеет, и от родителей влетит. Они не знали, что Нина пошла гулять только для того, чтобы упасть.
А потом сказать, что нога болит очень-очень сильно, ой, только не трогайте! И неделю не ходить в школу. Пока Дзюбик про все не забудет.
Гениальный выход подсказала мама. Еще в июле, когда приезжала в отпуск с Сахалина. Она любила вспоминать детство. Рассказывала всякие истории. Одна из них могла пригодиться — про то, как мама сунула ноги в Днепр. Зимой. Была готова на все, лишь бы не ходить в школу. Но ни капельки не заболела. «После ледяной воды в ботинках получился компресс — аж припекло!» — смеялась мама.
Поэтому вариант с Днепром Нине не подходил. Не только потому, что она рисковала не простудиться. А потому, что во времена маминого детства на Подоле, наверное, не было набережной. Сейчас ее построили, а лестницы, ведущие к воде, перегородили толстыми железными цепями. Под ними ничего не стоит пробраться, но это строго-настрого запрещено. И могут наябедничать Иры. Расскажут своим родителям, а они позвонят бабушкам. И будет стыдно. Все сразу поймут про Дзюбика.
Нина искоса посмотрела на Ир. Маме было хорошо. Когда она ноги в Днепре мочила, ее охраняли верные подруги — Мира и Тамара. И ничегошеньки никому не разболтали. Иры для этого не годятся. Они чересчур послушные.
Ира Зельман — высокая, полная, выглядит совсем взрослой. И не скажешь, что ей двенадцать.
Можно подумать — целых четырнадцать. Или даже пятнадцать. У нее уже есть настоящая грудь, только она стесняется и ходит сгорбившись. С математикой у нее еще хуже, чем у Дзюбика. И с остальными предметами тоже. Кроме пения, ритмики и рисования, но это не считается. Когда ее вызывают к доске, она так долго тянет нескончаемое «э-э-э» между картавыми словами, что учителям надоедает и они ставят тройки недослушав. И почему-то Иру Зельман никто не ругает. И маму не вызывают. Она сама приходит. Каждый день забирает Иру из продленки.
Рива Соломоновна на Иру не жалуется, а помогает ей делать уроки. Садится рядом и терпеливо объясняет. Иногда Нина думала: почему Иру Зельман не заставляют учиться лучше? Потом догадалась: все равно не получится. Зачем зря человека расстраивать? Ира хорошая. Добрая и умеет слушать. Не болтает,
